Она почти всегда ощущала себя океанической рыбой, способной ориентироваться в необъятных солёных просторах, но кем-то пойманной и посаженной в аквариум, обитатели которого могли совершать только одно интеллектуальное действие — находить кормушку и обводить вокруг пальца своих собратьев, стараясь урвать кусок покрупнее. Здесь она была ущербной и неповоротливой, глупой и ленивой, и потому никогда не могла ощутить вкус жизни как осуждённая на пожизненное заключение.
Люди, которые любили её, давно покинули этот мир. И их могилы она лишь иногда посещала. Однако никак не могла соединить в своём сознании поросшие травой, холмики, холодные надгробные камни где-то в поле за городом и тёплые мягкие тела своих родителей, добрые глаза и голоса, которые не переставали звучать в её ушах уже много лет, тогда как на губы, издававшие их, давно наложена печать смерти. Некоторые осуждали её, называли неблагодарной дочерью. А она скучала и всё ждала, что когда-нибудь откроется дверь, и мама с папой, нагруженные чемоданами и сумками, шумно, как обычно после долгой разлуки с единственной дочерью, заполнят собой всё пространство её тесной квартирки. Знать бы, когда это случится, навести дома порядок… Стыдно, что так не опрятно в нём и не уютно.
Мужчины ею не интересовались. Уж больно неинтересная: ни лица, ни фигуры… Ещё в детстве опыт Золушки помогал строить планы на будущее, но со временем была найдена ниша старой девы и благоустроена по мере сил. А любовь стала чем-то вроде параллельного мира, куда временно поселялись то случайные попутчики, то коллеги по работе, то умопомрачительные голливудские красавцы.
Что всегда ей помогало, так это сны. Надо сказать, что вся её жизнь была разделена на жизнь во сне и дневное существование. Ночью её посещали такие фантазии, что умей она воплотить их в каких-нибудь художественных образах, давно бы сделала карьеру писателя или художника, режиссёра или… ещё, не весть кого. Но Господь не дал такого дара, зато дар жить во сне невероятной чужой жизнью был в избытке.
…Она помнит вкус почти сырого мяса убитого кем-то оленя, чьи рога причудливой гигантской тенью отражались на стене пещеры, освещённой костром. Вокруг него, источая зловоние, сгорбились такие же, как она, сытые первобытные люди. Уже более десятилетия её по природе добрую душу бередит жуткое воспоминание о стадном кровожадном чувстве, которое охватило её в толпе орущих людей, наслаждающихся бойней гладиаторов. Их горящие очи до дикого восторга упивались тем, как арена покрывалась грязью из песка, крови и искромсанных тел. Были в её снах и средневековые замки, и незамысловатые жилища американских индейцев времён открытия Америки, и гитлеровские застенки…
Но самыми запоминающимися, меняющими всё её бытие, были сны, где вполне реалистичные события переплетались с фантастическими образами. Её телесная сущность приобретала чудесные формы, растворяясь в воздухе и проистекая водой, проходя сквозь стены и проникая в земные глубины; деревья оживали, вещи обретали душу, а каждый человек становился либо воплощением зла, либо — добродетели: люди снимали маски, показывая своё истинное лицо. После таких снов она бывала выбита из колеи, не в силах вернуться в обычный мир.
В одном из таких ночных видений ей явился герой, надолго поселившийся в сердце. Он спас её от ужасающего пленения в вечном мраке. Несколько лет после своего чудесного освобождения она сверяла каждый свой шаг с ним, домысливая, как бы оценил его он — её герой.
…Тёмные узкие коридоры правильной формы, стены, потолки и полы из шершавого серого камня, кое-где — тусклый свет, не имеющий источника: просто свечение в воздухе… Коридоры изгибаются, сотни перекрёстков и ходов. Она бежит, не зная пути и подгоняемая страхом. Откуда-то издалека надвигается шёпот тысячи голосов и звук от тысяч шлёпающих по каменному полу босых мокрых лап. Она не знает, кто источник этих звуков, но убегает от них. И вдруг, когда звук почти настигает, чья-то сильная рука выхватывает её из серого тоннеля, увлекает в сторону, и она оказывается в тесном пространстве рядом с большим, тёплым и совсем не страшным человеком. Она не видит его — вокруг непроглядная темнота, но чувствует его глубокое дыхание.
