— Ты должен ехать в Италию! Ты меня понимаешь?
— Нисколько!
— Я хочу, чтоб ты ехал в Италию! — сказал барон, возвысив голос. — Теперь понимаешь?
— Скажи мне, сделай милость: что, ты с ума сошел, что ли?
— Есть люди, которых я не назову, для которых всякое благородство — сумасшествие…
— Барон, ты не знаешь, что говоришь! Твои слова пахнут порохом.
— Я привык к этому запаху.
— На маневрах?
— Это мы увидим.
Глаза барона заблистали: дело шло уже о личной обиде.
Они взяли слово с людей, вошедших в комнату к концу разговора, сохранить его в тайне, воротились снова в залу, сделали несколько вальсовых кругов и исчезли.
Чрез несколько часов уже секунданты отмеривали шаги и заряжали пистолеты.
Границкий подошел к барону.
— Прежде нежели мы отправим друг друга на тот свет, мне очень любопытно узнать, за что мы стреляемся.
Барон отвел своего соперника в сторону от секундантов.
— Вам это должно быть понятнее меня… — сказал он.
— Нисколько.
— Если я вам назову одну женщину…
— Женщину!.. Но какую?
— Это уж слишком! Жена моего брата, моего старого, больного брата, моего благодетеля… Понимаете?
— Теперь уж совершенно ничего не понимаю!
— Это странно! Весь город говорит, что вы обесчестили моего брата; все смеются над ним…
— Барон! вас бессовестно обманули. Прошу вас назвать мне обманщика.
— Это мне сказала женщина.
— Барон! вы поступили очень опрометчиво. Если б вы прежде спросили меня, я бы вам рассказал мое положение; но теперь поздно, мы должны драться. Но я не хочу умереть, оставив вас в обмане: вот вам моя рука, что я не думал о баронессе.
Молодой барон был в сильном смущении в продолжение разговора: он любил Границкого, знал его благородство, верил, что он его не обманывает, и проклинал самого себя, тетушку, целый свет.
Один из секундантов, старинный дуэлист и очень строгий в делах этого рода, сказал:
— И, и, господа! У вас, кажется, дело на лад идет? Тем лучше: миритесь, миритесь; право, лучше…
Эти слова были сказаны очень просто, но барону они показались насмешкою, — или в самом деле в тоне голоса секунданта было что‑то насмешливое. Кровь вспыхнула в молодом человеке.
— О нет! — вскричал он, почти сам не зная, что говорит. — Нет, мы и не думаем мириться. У нас есть важное объяснение…
Последнее слово снова напомнило молодому человеку его преступную неосторожность: вне себя, волнуемый необъяснимыми чувствами, он вторично отвел своего соперника в сторону.
— Границкий! — сказал он ему, — я поступил как ребенок. Что нам делать?
— Не знаю, — отвечал Границкий.
— Рассказать секундантам нашу странную ошибку?.. Это будет значить распространить слухи о жене твоего брата. Ты смеялся над моею храбростию; секунданты знают это.
— Ты мне говорил таким тоном…
— Это не может так остаться!
— Это не может так остаться!
— Скажут, что на нашем дуэле пролилась не кровь, а шампанское…
— Постараемся оцарапать друг друга.
Они стали к барьеру. Раз, два, три! — пуля Границкого оцарапала руку барона;
Границкий упал мертвый.
Существуют охотники защищать всех и всё: они ни в чем не хотят видеть дурного. Эти люди очень вредны…
Светское суждение.
Всякий читатель, вероятно, уже догадывается, что вышло из всей этой истории.
Пока о дуэли знали одни мужчины, то приписывали его просто насмешке Границкого над храбростью молодого барона; толки были различны. Но когда узнали об этом происшествии нравственные дамы, описанные нами выше, тогда прекратились все недоразумения: истинная причина была тотчас отыскана, исследована, обработана, дополнена примечаниями и распространена всеми возможными способами.
Бедная баронесса не устояла против этого жестокого преследования: ее честь, единственное чувство, которое было в ней живо и свято, ее честь, которой она приносила в жертву все мысли ума, все движения юного сердца, ее честь была поругана без вины и без возврата. Баронесса слегла в постель.
Молодой барон и двое секундантов были сосланы, — далеко от всех наслаждений светской жизни, которая одна могла быть для них счастием.
Графиня Рифейская осталась вдовою.
Есть поступки, которые преследуются обществом: погибают виновные, погибают невинные. Есть люди, которые полными руками сеют бедствие, в душах высоких и нежных возбуждают отвращение к человечеству, словом, торжественно подпиливают основания общества, и общество согревает их в груди своей, как бессмысленное солнце, которое равнодушно всходит и над криками битвы, и над молитвою мудрого.
