Стерегут, как лучшего жеребца в стаде.
Убедившись, что княжна здесь, никто не украл, поклонился, сделав рукой приветственный жест.
Два раза убегала она в степь, устав быть под постоянным надзором. А потом посмотрела, как били плетьми воинов, что прозевали ее, — по приказу отца били. Дала слово отцу, что бегать больше не будет.
Пора было уходить. А вокруг так красиво! Но Флавий ездил на ярмарку и привез новые наряды. Для нее. Будет учить носить эллинские одежды, ходить, сидеть, вести беседу. Тут он мастер. Рабыня у него своя, из полиса. Завивает ему волосы, красит глаза и губы. Румянит. Когда Теренций приказал остаться с племенем, Флавий плакал, как вдова на погребении. Кричал про любовь, целовал Теренцию колени. А Теренций посмеялся тогда и сказал, что, мол, поживи среди мужчин, которые никогда не бывают женщинами.
Это Флавий сам потом рассказывал на уроке. Погладит ухоженным пальцем перстень с портретом Теренция, а то и поцелует. И говорит, великий Теренций был изгнан из столицы в колонию и не нашел ничего лучше, как изгнать любовь из своего сердца. Он часто говорит непонятные вещи. Наверное, много рассказывает именно потому, что Хаидэ не понимает. Как перепел на весенней поляне — хвост растопырит, перья распустит — и поет.
На него вначале девушки посматривали. Смеялись, перешептываясь, и приносили медовые лепешки, украшенные красными ягодами. Но Флавий лепешки съедал, а поблагодарить девушку по обычаю поцелуем не торопился. Тогда решили, что с мужской силой у него плохо. Или он, как жрец-энарей, что одет в женскую одежду и говорит женским голосом. Махнули рукой и лепешки приносили уже без ягод, обычные. А Ловкий как-то глаз ему подбил. И уехал в лагерь раньше времени, так что потом его Торза приказал обратно вызвать, чтоб урока не пропускал. Хаидэ чуть не умерла от любопытства, но Ловкий не сказал ей ничего. Она потом от злости у самого Флавия спросила. Учитель улыбнулся высокомерно и заявил, что ей предстоит еще многое узнать о настоящей жизни культурных людей, но знания эти будут получены ею в полисе, когда она станет женой. Потому что здесь этим знаниям — не место. Снова сказал непонятно….
Хаидэ встала, потягиваясь, поправила хитон и потопталась по горячему песку, разминая затекшие ноги. Пора уходить, но если откочуют, то этой воды она уже не увидит. Надо с ручьем попрощаться.
Любая вода тянет ее к себе, будто еще одна степь. Фития смеется — «в твоих волосах, Хаидэ, проросли степные травы, а в твоей крови плавают морские рыбы».
Девочка развязала поясок. Скинула полотняный хитон с одного плеча, с другого. Ткань скользнула по рукам, задержалась на бедрах. Уже и бедра есть, не только грудь. Упала на песок мягким ворохом. Переступить одной ногой, другой. Вот — одежда отдельно, Хаидэ — отдельно. Надо постоять, чувствуя кожей солнце, спиной — взгляд молодого воина за скалой. Встряхнуть волосами, чтоб защекотали спину выгоревшими кончиками. Снять обруч. Забрать волосы руками. И повернуться немножко, чтоб воин разглядел ее получше.
Стоя с поднятыми руками, Хаидэ вздохнула. Ничего он не увидит. Охраняют, смотрят, как на столб в шатре, без выражения.
А может, она некрасивая? Кто же скажет правду — дочери вождя, невесте князя. Посмотришь — будешь бит, не усмотришь — будешь бит. А с восхищением посмотришь, вообще из племени выгонят. Так и не узнаешь, что за женщина из тебя получается.
Скорчив недовольную гримаску, пошла вперед. Стоя по колено в воде, остановилась, не решаясь идти глубже в жидкий прозрачный лед. По рукам побежали мурашки, поднимая дыбом светлый пушок.
И увидела. Напротив нее, на другом берегу, посреди пляжика, обрамленного цветущими деревьями. Он стоял, чуть согнув одну ногу в колене, и вся фигура из-за этого будто стекала вниз упругим зигзагом — голова чуть наклонена, плечо чуть приподнято, бедро чуть опущено, колено… И был таким черным, будто солнце, не найдя его в белой пене деревьев, пропустило. Светлого в черноте — лишь ладонь развернутой к ней руки, да кусок ткани на бедрах. И еще блестели глаза, коричневые, яркие на фоне белков, как орехи по осени.
