И все было так, как они крикнули.
Он замолчал, опуская голову и покачивая ладонью колено. Хаидэ, забыв о том, что где-то рядом дышит и слушает Ловкий, прижимала к груди сжатые кулаки, смотрела перед собой, видя вместо черной фигуры отца степь, полную солнца, и лежащую навзничь женщину с раскиданными по вытоптанной копытами траве волосами. Такими же, как у нее, золотистыми, свитыми в крупные кольца.
— Все было… Луна успела умереть, родиться и дойти до полного круга, пока мы с Энией жили в маленькой палатке, совсем одни. Ночью плавали в мелкой реке, днем ставили ловушки на зайцев. Мы мало ели. И почти не спали. Знали, полная луна разлучит нас. Потом я уехал и вернулся через год, чтобы забрать своего сына. А увидел тебя. Мне показали кричащую и бьющую ногами девчонку с упрямым лицом. Никакого сына. Никакой надежды на то, что род мой будет продолжен. Я стоял у края стойбища, смотрел на Энию, а она смотрела на меня. Вокруг женщины-воины увязывали скарб и оружие. Племя покидало эти земли. Девочек, рожденных в разных местах, амазонки всегда забирают себе. Ведь они живут без мужчин. Но я не мог позволить тебя увезти. Эния и ты. Я не мог забрать вас обеих, я был безоружен. Ты была нужнее для племени, чем твоя мать, а жизнь племени важнее, чем желания одного человека, пусть даже вождя. И нам снова позволили драться. На этот раз я должен был убить твою мать, либо лишиться вас обеих.
Он проговорил последние слова медленно, сам слушая их, потому что в первый раз за двенадцать лет произнес их вслух. И сказанные, они повисли перед темным лицом, покачиваясь и продавливая тяжестью ночной воздух.
— Я не мог…
Хаидэ застыла внутри, слушая. То, что говорил отец, любимый так сильно, что она жила, повторяя его жесты и слова, улыбаясь так же, и так же хмурясь, и даже руку тянула к подбородку, когда задумывалась, — погладить несуществующую черную с сединой бороду, не укладывалось в голове. Слова громоздились, давили твердыми углами, причиняя боль. И она не хотела слушать дальше.
— Ты боишься услышать?
Вопрос прижал уже сказанные слова, впихивая их, от горла до самых висков, под лоб, и Хаидэ, сгорая в хлынувшей на щеки краске, хрипло ответила:
— Нет! Я, Хаидэ, дочь непобедимого Торзы, не боюсь ничего!
— Я знал это. Потому и говорю — всё.
Он сел ближе и, взяв дочь за руки, стиснул ее ладони горячими пальцами. Сжимая и разжимая, проговорил:
— Я не мог оставить в живых Энию, которая одна была слабостью непобедимого. И я должен был победить сам. Однажды она уже приняла роды моей слабости, и вынянчила ее, как нянчат негодного увечного ребенка. И пока Эния была жива, жила и моя слабость. Потому я бился по-настоящему. И она, поняв это, дралась со мной, как степная волчица дерется за детенышей. Но я победил. Победил себя и ее. И когда встал, над ней, а она осталась лежать, там… Я знал, что уже никогда не буду слаб. Я перешел снеговой перевал внутри себя, остался жив и ничего не потерял. И я завоевал тебя. Ты главный трофей моей жизни и ты — алтарь моего бога. Твоя судьба не принадлежит мне, и тебе не принадлежит. Она в руках тех, кто смотрит на нас со смертных полей, проросших травами прошлого — в руках небесных лучников. Тех, что ушли за снеговой перевал и остались там, без тел, но навсегда с нами. А ты! Убегаешь с мальчишками, чтобы тебя забрали морские духи! Хотя, может и это знак, просто я должен стараться видеть их все?
Отпустив ее руки, он усмехнулся.
— Я задаю этот вопрос не тебе. Себе. И, затаившись, слушаю себя, потому что судьба ходит кривыми дорогами, выбирая иногда те, что, кажется, не ведут никуда. Но там, где все тропы уходят за край земли, там пути судьбы находят свою цель. Непобедимые знают, главное — слушать. И повиноваться тому, что чувствуешь. Я слышу, твой путь выше и больше, чем сидеть у женского очага, пусть даже это очаг будущего вождя нашего племени. Потому ты уйдешь в полис, станешь женой знатного эллина. И тогда твоя очередь будет — услышать, когда судьба позовет на твой собственный путь. Ты понимаешь меня, дочь непобедимого и амазонки?
— Да, отец.
