Взметнув подол, пошла обратно, неслышно притопывая кожаными подошвами по вытертой мостовой.
В темном углу за конюшней сидел Нуба, неотличимый от темноты. Закрыв глаза с яркими белками, прислушивался, протянув невидимую нить от своего сердца к сердцу спящей девочки. И неровный стук ее сердца, повинуясь большому и сильному сердцу черного великана, замедлился, успокаиваясь. Два сердца бились вместе. Нуба ровно дышал, держа на коленях сжатые кулаки, перед закрытыми глазами его плыли, показываясь с разных сторон: рука с чуть согнутыми во сне пальцами, он знал — на мизинце всегда обгрызен уголок ногтя; колено со следом старого ожога; лопатка с тонким шрамом от утонувшей в ручье ветки… Мысленно поворачивая девочку, держа ее ладонями, ставшими большими, как две темных поляны, дул тихонько на старые ссадины, вытягивая губы трубочкой, зашептывал новые больные места, укладывал волосы — прядку к прядке. Только сердце не трогал, удивляясь мудрости вчерашнего ребенка, попросившего не давать маленькому сердцу забыть новую боль.
Черный демон Йет живет в старом болоте на краю мертвых земель.
А когда-то Йет был охотником и мчался по степям на быстром жеребце, пригибаясь к изогнутой шее. Зоркие глаза на ходу видели птиц в небе, зверей в норах, змей в камнях. Крепкая рука натягивала тетиву, и стрела, свистнув, сразу находила добычу.
Девушки выходили на пороги своих шатров, заплетая косы, укладывая их на вышитые рубахи, чтоб солнце трогало блестящие волосы, чтоб Йет, пролетая, остановил взгляд. Но не смотрел охотник ни на одну из них. Далеко-далеко, у подножия древнего кургана стоял маленький дом, сложенный из дикого камня. И жила в том доме прекрасная дева рассвета. Всю ночь летел охотник Йет, чтоб к утру оказаться в широком распадке, со склонов которого свисали цветущие ветки, истекая весенним ароматом. И, проскакав по низине, Йет осаживал коня на поляне, глядя, как открыв деревянную дверь, выходит на порог стройная дева в платье, расшитом утренней росой и мелкими листьями.
Дева Мииса встречала солнце и разговаривала с ним, потому что солнце было матерью ее и отпустило Миису на землю, заботиться о цветах и травах.
Каждое утро охотник Йет осаживал коня все ближе и ближе к порогу Миисы. Красовался в седле, выпятив грудь, поднимал подбородок, украшенный бородой, черной, как ночь, звякал кошелем на золотом поясе.
Но ни разу не глянула дева Мииса на Йета, выходя на истертый порог. Только на мать свою солнце смотрела она, простирая вверх руки в приветствии. А потом садилась на порог, поджав босые ноги, и шли к деве степные звери, летели небесные птицы, ползли болотные гады. Для всех находилось у девы Миисы доброе слово, ласка и привет. Чуткими пальцами залечивала она раны, поправляла сломанные лапы, приживляла ободранные о камни шкуры.
Не умен был охотник Йет, рожденный с красотой и удачей. Никогда не знал он отказа. Лишь глазом поведет — все валится к нему в руки, падает в ноги. И когда золотые силки поймали его хвастливое сердце, не знал что и делать храбрый охотник Йет. Только летел каждую ночь, чтоб к утру встать на мягкой траве и красоваться. Ожидая, что поднимет прекрасные глаза дева Мииса и ахнет, сраженная его красотой.
Но смотрела дева только на солнце…
И мрачный охотник, стегнув коня, летел обратно, в темнеющую вечернюю степь, чтоб скачкой утишить боль пойманного сердца. Но оно все болело и болело. Не было ума у быстрого Йета, чтоб признать, нужен ему совет, надо выбрать себе учителя и, склонив голову, попросить помощи, послушать, что скажет вечность. Не было ума, а была лишь безмерная гордость.
Мчась через степь, топтал копытами норы и гнезда. Летел так быстро, что плач степного зверья не поспевал за его ушами. И с каждым днем становился все злее, теша свою безмерную гордость. Получили свое и девы, что шли на порожки — смотреть на Йета. Хватал он дев за черные косы, рыжие косы, светлые косы, спрыгивая с коня, валил на траву. Но, накидываясь на послушное тело, не видел в зеленой траве золотых кос Миисы. И не возвращался к тем, кто теперь сидел на пороге, с подолом мокрым от вечных слез.
