Не доходя до песка, Ахатта свернула на узенькую боковую тропу и, отводя от лица ветки, пачкающие руки смолой, прошла так, чтоб с берега ее не увидели. Она не раз ходила тут днем, а сейчас крупные звезды мигали, когда их заслоняли сосновые ветви, и все казалось незнакомым. Сосредоточилась и пошла медленно, плавно, стараясь не доверять глазам, — пусть ноги ступают сами, у них своя память. И ноги, помня, вели ее, соразмеряя шаг с выбоинами, подъемами и впадинами. К небольшой расщелине, прячущей крошечный кусок пляжа, в пять шагов длины. Если знать, где нырнуть под колючие ветки боярышника, нагибая голову, чтоб не цепляться волосами, то над самым песком, где заросли расступались, в одном единственном месте можно было спрыгнуть на песок.
Холодный, он продавился под пятками и руками, когда Ахатта, не удержавшись на ногах, упала вперед. Тут же вскочила, оглядываясь. Черные скалы стояли, нагибаясь, а за ними, как родители, стояли скалы большие. Звезды теснились над головой, и было их так много, что казалось, в море стекала звездная река. Постояв в нерешительности, женщина развязала пояс и скинула кафтан. Через голову стащила полотняную рубаху. И пошла в море, полное звезд. Стояла по шею в воде, смотрела, не отводя глаз, чтоб звездами заполнить себя целиком, и шепотом говорила с невидимыми, с теми, кто добр и смотрит всегда, но кто, как ей стало казаться с недавних пор, не заходит под каменные своды пещер. Просила, пусть ее Исма пореже хмурится и пусть время идет быстро-быстро, если нельзя уйти из тощего леса, от тойров-быков, то пусть четыре года мелькнут, как мелькает в соснах красная шапка быстрого дятла. Попросив, замерла, ожидая знака. Молча смотрела на нее ночь тысячами ярких глаз. Молча смотрело море отраженными звездами. Немая висела над горизонтом луна.
«Это потому что я виновата…». Ахатта опустила голову и, ведя по воде руками, медленно пошла обратно. С ужасом думала, нарушив законы своего племени, она что-то изменила в судьбе своей, и в судьбе Исмы. И, может быть, невидимые стражи уже не будут беречь их? Отвернутся и уйдут, как уходят звезды с утреннего неба.
Плечи и грудь щекотала вода, текла по бедрам и коленям. Еле слышно журча, отпустила ступни, одну за другой, и сухой песок принял их, охватывая подошвы холодными сыпучими ладонями. Ахатта подняла руки, собрать и отжать длинные, прилипшие к спине и ягодицам волосы. Не донеся рук до висков, остановилась, не закончив шага. И, на один удар сердца позже посвиста деревянной дубинки, свалилась ничком на песок.
…Черные пятна кружились на черном и странно, что было их видно — черные на черном. Сливались в душное полотно с еле заметным сладковатым запахом, от которого хотелось увернуться, как от ядовитого тумана над отравой-травой. И когда слились, заполняя мир, перед глазами медленно расплылось серое пятно. Мутным серым глазом.
Это не глаз, нет. Это — слеза, надо голову, повернуть голову и стряхнуть. И…
Она резко открыла глаза в небо, полное равнодушных звезд. Боль в левом виске усилилась, она подала голову влево, чтоб прижаться виском к подушке-валику. Полыхнула кожа на правой скуле, дернулись перед глазами звезды. И встали.
Не дом, не постель. Не сон!
Мыча в жесткий комок, забивший рот, она задергалась, пытаясь повернуться, вскочить. Но обмякла всем телом, напуганная кинувшимися на нее болями, разными, одинаково злыми. Горели виски, тянуло кожу на скулах, ломило челюсти от невозможности закрыть рот, болели зубы, стискивая жесткую помеху. Билась кровь в намертво схваченных чем-то запястьях и щиколотках, резало голый живот и под грудью, не давая вдохнуть.
Раздувая ноздри, часто и рвано дыша, она еще раз попыталась поднять голову, не смогла и, скашивая глаза, водила ими, до рези стараясь рассмотреть хоть что-то. Черная тень закрыла белую монету луны. Через стук крови в ушах слышались звуки: смех и негромкая ругань. Черное пятно становилось больше, съедая звезды. Кто-то нагибался, дыша горелой рыбой и старым пивом.
Ужасом прыгнула на Ахатту память о своей наготе, шевельнулись на часто поднимающейся груди ожерелья из старых монеток и бронзовых бусин. Не обращая внимания на боль в растянутых по песку прядях, она снова забилась, выворачивая локти и колени. Но лишь оглушила себя грохотом крови в перетянутых веревками руках и ногах. А тень, закрыв звезды и довольно рыча, навалилась, елозя по вывернутым локтям жесткими руками, смяла грудь. И, отяжелев, вдруг упала, не давая дышать. Стискивая колени, Ахатта опять замычала, сжимаясь, будто хотела утечь сквозь песок. Кто-то, ругаясь, свалил с нее тяжелое тело. И тут же сам получил ясно слышимую оплеуху. По голой коже женщины мышами побежал ветерок, поднятый схлестнувшимися тяжкими телами, рванулась болью нога, на которую наступили, борясь. Ахатта затихла, водя глазами за медвежьим поединком. Двое, сопя и рыча по-звериному, толкались, сливаясь в один бесформенный силуэт, натужно выкрикивали ругань, со злобой, но вполголоса. И так же вполголоса раздавались из-за головы и сбоку поощрительные смешки.
