Вечером он пришел сам. Как всегда, не поздоровался. Просто сел и уставился, как ни в чем не бывало.
– Зачем ты меня отослал? – сказала я. – Ведь я все равно все узнала.
– Напрасно. Не нужно тебе мучаться.
Он, видите ли, не хотел, чтобы я мучилась. И при том знал, что я буду мучаться.
– А люди? Что ты с ними сделал?
– Но я же их всех помиловал, – возразил он.
Самое страшное было в том, что он действительно так думал. Он верил в нынешнюю свою доброту. Но то, что он сказал потом, было еще хуже.
– Бог с ними, они все равно не живые.
– Что?
– Только ты одна живая. А все кругом как мертвецы. И Линетта тоже была мертвая.
Мне стало нехорошо. Я вспомнила ее слова: «Он говорит со мной как, как будто я уже умерла.» Еще бы, разве мог он прикоснуться к трупу, как к живой женщине?
Он продолжал: – Мы с тобой – одно. Две половины одного. Никто из них не видит тебя, как я. Я и не хочу, чтоб они видели. Да они и не выдержат то, что я могу. Твоего знания. Я знаю. Ты видишь не только то, что перед тобой. Другое. У тебя такие глаза. Всегда. И сейчас тоже.
Я отвернулась. Разве я могла ему объяснить? Конечно же, я видела. Видела Тригондум, и огонь, и трупы на снегу. И слышала крики ослепляемых, хотя они давно смолкли.
Временами я думала – понимал ли он хоть отчасти, как я его ненавижу? Нет, не понимал. Так ведь и я делала все от меня зависящее, чтобы скрыть эту ненависть. И все же, наперекор всему, мне хотелось, чтоб он почувствовал. Но поздно. Теперь он не поверит. Даже если я ему прямо все выскажу. Я молчала. И он молчал. Довольно уже и того, что было сказано. Кстати, это была самая длинная речь, которую я выслушала от него с начала похода.
Он почти все время молчал при наших встречах. Да и что он мог мне сказать? Что он меня любит и что он меня убьет? Я это знала, и он это знал. Говорить предоставлялось мне. Он хотел, чтобы я говорила. Но с таким же успехом я могла бы петь или разговаривать по-арабски. Он меня не слышал, то есть он слышал только голос, а не слова. Сидел и смотрел на меня, Господи помилуй! И это воровское движение, которым он пытался взять меня за руку, прежде, чем я ее отдерну…
Больше ничего. Опасность мне не угрожала. Я могла бы торжествовать, но я не торжествовала. Если бы мне была просто не нужна его любовь, я бы, может, еще и привыкла. Но эта проклятая любовь уничтожила все мои замыслы, снова уничтожила все, что я строила. А что касается до преклонения колен и целования ног, могу сказать одно – не знаю, как я удержалась, чтоб не пнуть его ногой в лицо. Мне тогда очень этого хотелось.
А если бы ударила? Если бы ударила, спрашиваю? И это я, поклявшаяся никому не причинять вреда – ни от рук своих, ни каким-либо иным способом? В самом деле – я не хотела лгать – и обманывала, не хотела идти на войну – и пошла, не хотела прикасаться к боевому оружию – и не расставалась с мечом. Что же будет дальше?
Я не знала. Будущее мое окутано плотной пеленой. И, приобретя власть над душой Торгерна, я была бессильна перед ним. Если он и подчинялся мне, то лишь в том, что касалось меня самой. Он надломился, но не сломался.
Так кончился этот черный день. На следующий же телеги с награбленным добром ушли в крепость Торгерн, часть же его была поделена между солдатами, штурмовавшими замок Сантуды. Кое-что получили и ближние Торгерна. Слава Богу, хоть к этому я была непричастна. К счастью, у него хватило ума ничего мне не дарить. Как-то он чувствовал, что этого не нужно делать. Я была бескорыстна. Но разве это смягчает мою вину? Из всех преступлений самыми страшными мне представляются совершенные без корысти.
Но я не должна была жить, сосредоточившись на собственных переживаниях. И я старалась по мере сил понять все, что происходит вокруг меня, чтобы точно знать, когда вмешаться.
Армия двигалась неостановимо. По левую руку от нас уже видны были горы – западные отроги Большого хребта, и пока главные силы Торгерн направил вдоль гор. К Сламбедскому княжеству вело два пути. Один – так называемый Северный проход, узкий и неудобный, но самый короткий. Поэтому все, кто шел воевать Сдамбед, выбирали этот путь, тем паче, что другой дороги, годной для продвижения войск в этой части гор не было. Понятное дело, Сламбед держал там со своей стороны сильные заставы.
