А вот на Дальневосточном театре флот в 60-х гг. оказался весьма востребованным. Россия активно использовала военно-морские силы для вмешательства в китайские дела, отправляла отряды кораблей по всем морям и океанам. Дело было очень перспективным, и собственно китайским Россия его не считала. Это для европейских держав Китай был заморской страной. Для России — просто сферой пограничных интересов. Причем эта граница отодвигалась все дальше и дальше. Россия для того и отказалась от присутствия в Америке, чтобы идти в Азию. Для этого прокладывались железные дороги, оптимизация которых не вписывалась в государственные границы. Хорошим подспорьем железнодорожному сообщению оставались суда коммерческого флота. После закрепления на Амуре движение России в сторону Китая и Кореи было приостановлено только в 1905 г. А в первые годы XX в. ни одна пушка в Азии без разрешения России выстрелить не могла, как когда-то в Европе. Ситуация начала прошлого века очень напоминала головокружение от успешного подавления венгерского восстания в конце 50-х гг. века позапрошлого. Русское военно-политическое руководство, заточив клинок под иррегулярных повстанцев, не смогло справиться с регулярными войсками противника. После победоносного похода Николая I в Венгрию был разгром в Крыму. После успешного подавления боксерского восстания в Китае Николаем II последовало поражение от Японии на том же хорошо изученном обеими империями театре. Но движение России было только приостановлено. Не зря же до самого Желтого моря строили железную дорогу.
Было еще одно вспомогательное военно-политическое направление — через Карс на Босфор. Этот путь через Кавказ небезосновательно считался проходимым вплоть до 1916 г. Еще А.С. Пушкин в поисках национальной идеи путешествовал в Арзрум. Два десятка лет спустя успешные боевые действия на этом направлении во время Крымской войны позволили хоть как-то смягчить условия Парижского мира. В следующей большой войне успех русских сухопутных и военно-морских сил на Черном море мог сильно изменить послевоенную политическую карту мира. Каждая русско-турецкая война, будь то междусоседская, коалиционная или мировая, заставляли Россию наносить чувствительные удары Турции через исконно армянские земли. Далее как получится. Да и обретение Царьграда-Константинополя всегда освящалось национальной идеологией и подкреплялось оперативными планами сухопутного и морского штабов. Третий Рим мечтал вернуть себе Второй, а заодно и проливы, ведущие в Рим Первый. По меньшей мере три поколения Максутовых служили этой идее.
Американское направление внешней политики не было связано с выживанием России. Так себе — политический факультатив азиатских дел. Американскими делами, как вспомогательными, занимался Азиатский департамент российского МИДа. Не было в Америке жизненно необходимых ресурсов, за которые стоило бы бороться. Меха того не стоили, золото еще не было найдено, загадочная нефть еще не востребована Потенциал далеких территорий для трона или будущих поколений казался сомнительным. Российская граница на американском континенте не была естественной с точки зрения формирования империи. Во всей полноте это проявилось, когда новые хозяева Аляски стали проводить разграничительные линии бывших русских владений по меридианам, чего никогда не допускалось в Старом Свете. К тому же у России не было возможностей защищать свои колонии. Хотя военная опасность на конец 60-х гг. позапрошлого века была сомнительна; ни у кого не было реальных возможностей взять Аляску силой у русских. С точки зрения обретения политических союзников в лице сохранивших единство Северо-Американских Соединенных Штатов, уступка не казалась столь необходимой. Беспринципность (по К. Марксу) русской и американской политики была соизмерима. Еще колониальный ревизор П. Головин, вернувшись из Русской Америки, обращал внимание Великого князя Константина на то, что «сочувствие к нам американцев будет проявляться до тех пор, пока оно ни к чему не обязывает или пока это для них выгодно». Но сделанного не воротишь. И в 1869 г. с потерей следовало смириться. Боль от травмирующего политического прецедента — добровольного оставления «собранных» земель — постепенно утихала в российском обществе. Правительство тем более не было склонно оглядываться. Фактически одним решительным противником продажи колоний, изложившим свою позицию системно и страстно, оказался чиновник среднего звена Азиатского департамента МИДа барон Ф. Остен-Сакен. Он составил соответствующую записку, где заметил, «что несколько миллионов и даже десятков миллионов рублей едва ли имеют государственное значение в империи, имеющий около полумиллиарда ежегодного дохода и расхода, и более чем полтора миллиарда долгу». Беда в том, что эта записка опоздала и не была прочитана не только первыми лицами империи, но даже мидовскими начальниками барона-патриота.
