Казалось, что Маргарет Келли поперхнулась куском.
— Что там у вас происходит? — спросил с другого конца стола Джек Келли.
Его супруга, чтобы успокоиться, сделала глоток воды и растерянно ответила:
— Молодой человек говорит, что из нашей Грейси получится знаменитая кинозвезда.
Весь стол грянул со смеху.
— Не волнуйся, — прогудел Джек Келли, который, как и все остальные, давился от хохота, — вскоре она образумится.
Дон Ричардсон посмотрел на свою подружку. Грейс сидела молча, опустив голову, уставясь на стол.
«Они просто не поняли его тогда, — сказала в 1986 году Лизанна Джеймсу Спаде, пытаясь оправдать предвзятое отношение родителей к Дону в тот злополучный вечер. — Он так сильно отличался от тех парней, с которыми Грейс встречалась до этого в Филадельфии, от приятелей моего брата, от всех этих гребцов и пловцов. И вдруг откуда ни возьмись из Нью-Йорка к ним заявляется этот режиссер…»
«Тот ужин, — говорит Ричардсон, — стал одним из самых чудовищных событий в моей жизни. Я ведь был уже взрослым человеком. Кроме моей работы в академии, я уже начал ставить в Нью-Йорке спектакли с участием Хелен Хейс. Но для них все это было пустым звуком. Когда мы наконец вернулись домой, отец задержался на лестнице, желая убедиться, что я действительно пойду к себе в комнату, а она — к себе. Последнее, что он сказал мне: «Утром мы едем в церковь. Не желаете присоединиться?» — можно подумать, ему не было известно, что я еврей».
На следующее утро Ричардсон обнаружил, что дом пуст: все до единого отправились в церковь. Когда же вся семья возвратилась, женщины пошли в кухню, чтобы приготовить завтрак, а мужчины уселись в кресла, чтобы прочитать воскресную газету. «Отец разделил газету на части и раздал каждому его «порцию». Себе он забрал финансовые страницы, брат получил спортивные, мне же достались театральные. Протягивая мне листы, он заметил афишку спектакля «Смерть коммивояжера», который шел в местном театре.
— И чего ради они ставят эти коммунистические пьески? — спросил он меня».
Джек Келли был из тех, кому повсюду мерещились коммунисты. Он горячо поддерживал действия Комитета по расследованию антиамериканской деятельности и вскоре стал у себя в Филадельфии одним из самых горячих сторонников сенатора Маккарти.
«После завтрака Грейс повела меня наверх взглянуть на трофеи, — вспоминает Ричардсон.
— Это мне напомнило святилище: все вокруг было затянуто черным бархатом, повсюду были выставлены кубки и медали, завоеванные обоими мужчинами, а еще висело несколько фотографий матери в качестве манекенщицы. Тогда я впервые узнал, кто такие гребцы Келли из Филадельфии. И еще мне бросилась в глаза одна немаловажная деталь: там не было абсолютно ничего, что имело бы отношение к Грейс, никаких фотографий — ровным счетом, ничего».
Утром, когда Грейс отправилась на машине с кавалером навестить дядю Джорджа, ситуация, казалось, изменилась к лучшему.
«Это был удивительный человек, — говорит Ричардсон, — очень добрый, обходительный и обладающий каким-то особым чутьем. В моих глазах он был полной противоположностью остальной семье. Джордж чем-то напоминал Грейс. Она боготворила его, и он тоже был весьма к ней привязан. Он заменял ей и мать, и отца. С первого взгляда было видно, что здесь живет интеллектуал и страстный поклонник искусства. Он был искренне рад, что мы любим друг друга; считал, что все идет просто великолепно. Он поощрял стремления Грейс и проявлял живой интерес к ее успехам. Он стал для меня единственным лучиком света за весь этот жуткий уик-энд».
Проведя у дяди Джорджа около часа, Грейс затем взялась прокатить Дона по городку; начав с Ист-Фоллз, она затем провезла его по памятным местам своего детства — Джермантауну и Честнат-Хиллу. Они наконец-то оказались наедине и могли поговорить. Оба сошлись во мнении, что предыдущий вечер был сплошным кошмаром. Ричардсон злился и чувствовал себя оплеванным, и Грейс не знала, как утешить его. «Она твердила одно и то же: какие это милые люди, если их узнать поближе».
Когда Грейс и Ричардсон возвратились на Генри-авеню, машин у дома не было и он, казалось, весь вымер. Однако в прихожей их встретила Ма Келли, пышущая «черной» яростью.
