— Я ему совершенно безразлична, — сказала Грейс. — Ему абсолютно все равно, что я думаю, чем дышу.
Гвен Робинс не знала, что на это сказать. Находясь в гостях на ажельской ферме, она не раз сталкиваюсь с Ренье, и ей даже нравилось его немного злое чувство юмора. А когда Грейс объявила во всем доме «сухой закон», Ренье и Гвен украдкой от нее наливали себе по глоточку водки. В лучшем своем настроении Ренье становился душой компании.
Если же его мучила хандра или (что особенно часто случалось, когда ему перевалило за шестьдесят) приступы гнева, князь Монако становился тем человеком, за которого вряд ли кому-нибудь захотелось бы выйти замуж. В народе часто перешептывались, что у Ренье имелись любовницы. Князь однажды пригласил Дэвида Свегорта в Париж совершить чисто мужскую вылазку, хвастаясь при этом, что ему известно, где раздобыть женщин, способных, как он выразился, «оборвать со стен обои». Свегорт отклонил это предложение.
Однако, даже если Ренье изыскивал возможность изменять супруге, свои похождения он, как правило, не афишировал. У Грейс не было никаких оснований жаловаться подругам на этот счет. Проблема ее почти двадцатилетнего замужества заключалась в другом: супруг уделял львиную долю своей энергии не ей, а бетонному чуду на берегу моря. К интересам и увлечениям супруги он относился с явной прохладцей.
По мере того как дети становились старше, Грейс проводила все больше времени, собирая полевые цветы на французских холмах над Монако. Она засушивала их, а затем, наклеив на картон, помещала в рамку. Кое-кто из друзей предложил, чтобы она устроила выставку своих работ, и галерея «Друан» в Париже нашла эту идею привлекательной.
Ренье ради столь редкого случая совершил путешествие на север и присутствовал на открытии. Успех был потрясающим. Грейс удалось продать почти все до одной из своих цветочных композиций, а затем княжеская чета и приглашенные лица отбыли на обед в ресторан. Сидя за столом, на котором стоял букет цветов, Ренье сорвал несколько лепестков и прижал их к донышку тарелки. «Продано! — воскликнул он, с нескрываемой насмешкой демонстрируя свою импровизированную композицию. — Три тысячи франков!»
Все рассмеялись, однако кое-кому из гостей показалось, что Грейс усилием воли заставила себя улыбнуться. Ведь она-то прекрасно понимала, что, лишенные ее княжеского имени, эти коллажи не потянули бы и на сотню франков, не говоря уже о выставке в парижской галерее. Однако со стороны Ренье было довольно жестоко напоминать ей об этом. Перед открытием выставки Грейс сильно перенервничала, и поэтому, когда на ее творениях запестрели красные ярлычки с надписью «Продано», Грейс заметно наполнилась гордостью. Ее подруги похвалили отдельные композиции за удачное сочетание элементов, специалисты отметили ее техническое мастерство, и вот после того, как ее «я» пережило столько приятных моментов, собственный супруг не оставил от ее успеха камня на камне.
С каждым годом эта черта в Ренье проявлялась все с большей отчетливостью. Когда-то он гордился достижениями своей супруги, однако впоследствии, казалось, душу ему растравили ревность к славе жены, к ее умению располагать к себе людей, чего ему было просто не дано. Ведь Монако — это он. Она — заморский товар. Этот синдром повторился десятилетие спустя в брачном союзе принца и принцессы Уэльских. Ренье у всех на виду принижал Грейс. И хотя она неизменно стремилась поддержать его, он то и дело отпускал ехидные шуточки насчет ее пристрастия угождать другим и «слащавой улыбки». Его неизменные насмешки в адрес всех ее начинаний, были не чем иным, как выражением его презрительного отношения ко всему тому, что интересовало жену. Преодолев лень и самолюбование, которыми грешил именно князь, их супружество вскоре приняло форму какого-то уму непостижимого соперничества, причем штаб-квартиры обеих сторон располагались, соответственно, в Монако и Париже.
Ухудшение их отношений отрицательно сказалось на Грейс именно в то время, когда ей и без того было нелегко. «Она могла жить, только подпитываемая восхищением! — говорит сегодня Гвен Робинс. — Это было для нее чем-то вроде горючего. Она привыкла к нему в Голливуде, а затем получала с избытком от всего мира. Что касается посторонних людей, то они одаривали ее любовью и восхищением сильнее, чем когда-либо. Но это несло в себе и печаль, так как Грейс не хватало любви именно там, где ей больше всего хотелось, — у себя в семье».
