— Да, Монсиньор, — отвечал князь.
— Грейс Патриция, согласна ли ты принять присутствующего здесь Ренье Луи Анри Максанса Бертрана в законные мужья согласно ритуалу нашей Священной Матери Церкви?
— Да, Монсиньор, — отвечала Грейс без запинки.
И этот торжественный миг не могли умалить даже треск камер и вспышки мощных осветительных ламп. Это касалось только их двоих. Это касалось и всего мира. По собравшейся толпе пробежал взволнованный шепот. Епископ произнес краткую речь, в которой, помимо нескольких пасторских наставлений, напомнил князю, что тот должен смягчить свою власть нежностью; Грейс же он напомнил о том, что земная красота преходяща. «Значит, он плохо знает нашу Грейси, — заметила потом одна из подневестниц, — если считает нужным напомнить ей об этом».
Двери собора распахнулись, и под его своды хлынуло щедрое средиземноморское солнце. И пока Мари Фрисби со своими подружками шагала вслед за Грейс по проходу навстречу свету, она испытывала удивительное чувство близости к подруге своего детства, в нем была и гордость, и ощущение собственной причастности. И в то же время подруги понимали, что Грейс больше не принадлежит им. Она шагнула в новое измерение, которое теперь представляла для нее ликующая снаружи толпа.
Радостное рукоплескание окружало их со всех сторон на протяжении всего пути, пока кортеж медленно полз по дороге, которая, огибая скалу, спускается вниз, к гавани. В тот день в облике Грейс было нечто мистическое, словно она все время пребывала в трансе. Это чувство, казалось, стало ощутимым для окружающих и достигло своей кульминации в тот момент, когда процессия замерла возле небольшой портовой часовни. Это была церковь Святой Девоты, покровительницы Монако, мученицы, проповедовавшей Евангелие на Корсике в дни Римской империи, чье тело чудодейственным образом вслед за голубкой было якобы принесено в Монако бурей. Ежегодно в январе, в день Святой Девоты, монакские рыбаки отдавали дань ее празднику, сжигая возле ее часовни лодку (обычай, который явно попахивал язычеством). Грейс тоже остановилась, чтобы почтить святую. На протяжении всей церемонии венчания она держала в руках крошечную белую Библию и букетик ландышей. И, вот теперь она опустилась на колени возле этого древнего алтаря, чтобы возложить на него свой подвенечный букет, и губы ее еле заметно двигались, произнося молитву. Грейс посвящала себя, приносила себя святой. Она словно превратилась в сестру Инес, что распростерлась на полу рейвенхиллской часовни.
Наверху, во дворце, молодым предстояло снова позировать перед фотографами и разрезать свадебный пирог. Во дворец были приглашены около шестисот гостей, и, разумеется, ни Грейс, ни Ренье были не в состоянии уделить время каждому из них. Жених с невестой держались с гостями учтиво, однако их близкие друзья поняли, что им не терпится поскорее улизнуть прочь от собравшейся толпы. Они прилежно выполняли свой общественный долг на протяжении почти всей недели. Настало время побыть наедине.
Вскоре после половины третьего молодожены незаметно исчезли, и вернулись только через час уже в дорожной одежде. Грейс тихо попрощалась с близкими и друзьями. После чего новоиспеченных супругов в последний раз под приветственные возгласы провезли в открытом автомобиле сквозь дворцовые ворота назад к собору и затем вниз со скалы — в гавань, где их поджидала стоящая на приколе яхта Ренье.
Остальные участники торжества спустились к крепости, чтобы получше видеть гавань и море. Одна из подневестниц захватила с собой из Америки несколько пригоршней риса и теперь подбросила его высоко в воздух. Яхта отчалила, и на мостике неясно вырисовывались силуэты Грейс и Ренье, махавших на прощание руками. Вслед яхте из гавани вышла целая флотилия небольших, но очень юрких и бойких суденышек, подобная той, которая неделю назад встречала Грейс. Было уже пять часов пополудни, и солнце постепенно начинало клониться к закату, когда крошечное белоснежное судно на горизонте, несущее на своем борту заморскую принцессу, наконец-то растворилось в туманной дымке.
