В среду, 28 декабря, князь и доктор Дона отвезли Грейс за сто миль из Филадельфии — в Нью-Йорк. Ей требовалось посетить несколько уроков вокала для участия в постановке «Высшего общества» — новой картины, над которой ей предстояло начать работу буквально через считанные недели. Однако куда важнее для Грейс было поделиться с друзьями потрясающей новостью. Где-то среди объятий на заднем сиденье, долгих, задумчивых прогулок и осторожных предварительных разговоров князь Ренье спросил ее, согласна ли она стать его женой, и Грейс, не раздумывая, сказала «да». Она получила все то, что имелось у ее замужних подруг, но получила и нечто большее.
— Грейси вернулась домой! — обращаясь к жене, радостно воскликнул Джей Кантер после телефонного разговора с актрисой. — Немедленно позвони ей. Ей не терпится с тобой поговорить.
Кантер и Джон Форман удостоились от Грейс любопытного звонка.
— Каждый из нас должен пообещать, что встретиться с ней на другой день по отдельности, — произнес Кантер, не зная что и думать.
— Интересно, что там она затеяла?
Оказалось, что Грейс хочет встретиться также и с Джуди — за ланчем.
— Это жизненно важно, — сказала Грейс, счастливо хихикая в трубку. — Жизненно важно.
Когда же старая подруга сказала Грейс, что у нее другие планы на завтра, та едва не вышла из себя.
— Ну, пожалуйста, приди, — умоляла она.
— Я тебя очень прошу.
По правде говоря, у Джуди Кантер на завтра не было ройно никаких планов. Притворившись, будто она ужасно занята, Джуди рассчитывала выудить из Грейс чуть больше информации, и ей это частично удалось.
— Я скажу тебе только одну вещь и ничего больше, — произнесла Грейс. — А после того, как я тебе это скажу, я повешу трубку. И если ты снова позвонишь мне, я тебе не отвечу, — она осеклась, а затем проговорила шепотом: — Мне сделали предложение.
После этих слов в трубке загудел отбой.
Тем же вечером, за обедом, Кантеры и Джон Форман, взяв бумагу и карандаш, пытались вычислить, кто же он, этот загадочный избранник Грейс. Возглавлял список Олег Кассини, однако последнее время Грейс мало виделась с ним, а кроме того, Олега вряд ли обрадовал ее весенний роман в Европе с Жан-Пьером Омоном. Тем не менее, модельер оставался самым давним и серьезным из кавалеров Грейс, и ему ближе всех удалось подвести Грейс к той черте, за которой ей предстояло бросить вызов родителям и стать хозяйкой собственной судьбы. На втором месте, но с гигантским отрывом находился Жан-Пьер.
После рассмотрения менее известных кандидатов «гадальщикам» стало ясно, что за считанные пять дней, прошедших с того момента, как Грейс передразнила на вечеринке в Саттон-Плейс генерала Макартура, в Филадельфии произошло нечто важное. Кантерам было известно, что когда Грейс наведывалась домой, она иногда отправлялась на свиданье с местным кавалером Биллом Клотье, отпрыском именитого филадельфийского семейства. Отличный спортсмен, Билл Клотье был высок и хорош собой, и не удивительно, что Джек Келли двумя руками проголосовал бы за такого мужа. Так может, Грейс наконец сдалась и на радость папочке создала солидный и респектабельный филадельфийский альянс, о котором тот мечтал все эти годы?
Джуди Кантер выяснила это для себя в половине первого на следующий день в столовой квартиры Грейс на Пятой авеню. Два зеленых салата и несколько крошечных бутербродов с холодной курицей — вот и все, что украшало в тот момент стол.
— Я влюблена в самого замечательного мужчину, — поведала Грейс, — и выхожу замуж за князя Ренье Монакского!
На несколько секунд Джуди Кантер онемела от удивления. Отказываясь поверить, она трясла головой, а затем выпалила фразу, которая в тот момент показалась ей самой подходящей:
— А ты не заливаешь?
Обе женщины, не говоря ни слова, уставились друг на друга, а затем разразились таким истерическим хохотом, что были вынуждены отодвинуть в сторону тарелки с салатом, чтобы насмеяться вволю. Согнувшись вдвое от смеха, они боялись угодить лбами в тарелку.
Непочтительное веселье Джуди Кантер стало воплощением типичной реакции других знакомых Грейс на много дней вперед. Они от всего сердца радовались за нее и желали ей счастья. Однако поскольку ни одна душа не догадывалась о переписке Грейс и Ренье и о том, что Грейс вот уже несколько месяцев пребывала в сладостном предвкушении счастья, то друзьям оставалось только гадать, что же все-таки за этим кроется. На первый взгляд могло показаться, будто Грейс поддалась довольно глупому порыву страсти — что, в общем-то, не противоречило, судя по предшествующим романам, ее натуре, — или же ее не трудно было заподозрить в холодном рассудочном расчете. Пытаясь помочь Джуди Кантер разобраться, что здесь к чему, Грейс призналась, что отчасти верно и то и другое.
