Желая получше разглядеть гусениц, Химэгими сделала шаг вперед. «Чудесно! Они спасаются здесь от палящего солнца! Ну-ка тащите гусениц сюда, всех до единой!»
Мальчишка затряс дерево — гусеницы так и попадали на землю. Химэгими достала белый веер, испещренный черной тушью иероглифов, — она упражнялась в их написании. «Собери-ка гусениц на веер!» Мальчишка стал подбирать гусениц с земли.
Наши благородные шутники были изумлены: «Как, в доме высокообразованного государственного советника — и вдруг такое творится… Ужасно!»
Тут одна девушка, находившаяся в доме, приметила, что за Химэгими следят и вскрикнула: «Смотрите-ка, какие красавцы из-за забора подглядывают!» Тут Тайфу подумала про себя: «Не иначе, как хозяйка снова своими тварями забавляется. Наверное, кто-то ее заметил! Надо предупредить!» Тайфу застала хозяйку за разборкой гусениц. Тайфу так боялась их, что не стала подходить ближе, а только сказала: «Скорее домой! За вами подглядывают!»
Химэгими же сочла, что Тайфу хочет лишить ее удовольствия и ответила: «Подумаешь! Я ничем постыдным не занимаюсь!» — «Одумайтесь! Уж не думаете ли вы, что я лгу? Там, у изгороди, какие-то благородные молодые люди наблюдают за вами! Уходите скорее, а своими гусеницами можете и дома полюбоваться».
Химэгими приказала: «Ну что, мой Кузнечик, посмотри-ка, что там творится!»
Мальчишка сбегал к изгороди и доложил: «Правда, подглядывают».
Тогда Химэгими покидала гусениц в свой широкий рукав и в спешке скрылась за занавеской. Росту Химэгими была не низкого, но и не высокого, густые волосы достигали подола. Она не удосужилась подравнять концы волос, но они были красивы и некоторая небрежность только придавала им очарования.
«Даже менее красивая девушка выглядела бы достойно, если бы она ухаживала за собой и вела себя, как все остальные. Химэгими же красива и благородна. Какая жалость, что при такой внешности она увлекается этими безобразными тварями!» — подумал Уманосукэ. Сочтя, что возвратиться домой просто так было бы чересчур скучно, он решил дать знать, что был здесь. Поэтому он сорвал стебелек, выжал из него сок и начертал на бумаге:
Увидал твои волосы,
Гусеница ты моя.
Не могу отлепиться —
Словно клеем
Приклеен к силкам.
Он постучал по вееру ладонью, чтобы подозвать мальчика. «Отдай это госпоже», — велел ему Уманосукэ. Мальчик доставил послание Тайфу и сказал: «Тот господин велел отдать письмо госпоже».
Хайфу отнесла письмо Химэгими и сказала: «Удивительно! Все это представление устроил Уманосукэ! Он видел вас, пока вы развлекались с этими противными гусеницами!»
Химэгими слушала-ее-слушала, а потом и скажи: «Когда человек занимается чем-то всерьез, стыдиться ему нечего. Кто из тех, кто обитает в этом призрачном мире, живет столь долго, чтобы сметь судить о том, что хорошо, а что — плохо?»
Отвечать хозяйке было бесполезно, а потому девушкам, что были рядом, стало грустно.
В ожидании ответа шутники прождали сколько-то времени, но всех мальчиков заставили вернуться домой. Девушки же только и делали, что повторяли: «Какая жалость!» Но не ответить было бы невежливым, и кто-то из них, жалея кавалеров, послал им такое стихотворение:
Я — не как все,
Потому говорю:
Сердце гусеницы приоткрою,
Только услышав,
Как имя твое.
Тогда Уманосукэ сложил:
Какой мужчина
В этом мире
Достоин твоего волоска?
А потому не стану
Имени открывать!
Шутники рассмеялись — с тем и ушли.
Продолжение — в следующем свитке.
Кавабата Ясунари. Цикада и сверчок.
Я прошел вдоль кирпичной ограды университета и уперся в здание школы. Ее двор был окружен забором из белого штакетника. Из пожухлой травы под темной кроной отцветшей сакуры слышалось стрекотание. Я чуть замедлил шаг, стал вслушиваться. Желая продлить для себя пение, я пошел вдоль забора, повернул направо, потом налево. За забором была насыпь, обсаженная апельсиновыми деревьями. Дошел до конца насыпи и тут уже заторопился, глаза заблестели; у прямоугольного основания насыпи переливались-танцевали разноцветные бумажные фонарики — настоящий праздник в какой-нибудь глухой деревне. Еще не дойдя до них, я понял, что дети ловят на насыпи цикад.
