Пребывая в такой стерильности, обитатели этих японских номеров настолько уверены в чистоте своих органов, что после посещения сортира с подогревом сиденья и автоматическим омывом этих же органов из особых трубочек в унитазе, они даже руки с мылом не моют.
И рубашки эти чистюли носят исключительно белые, чтобы каждую пылинку легко обнаружить, и немедленно сдуть можно было. Нет, мне, выросшему из грязноколенного арбатского мальчишки в профессора умеренной опрятности, все-таки намного ближе одежда немаркого цвета.
А ведь были и совсем другие времена, когда те же самые японцы в качестве туалетной бумаги использовали сосновый брусочек. Правда, мои милые русские радиослушатели, которым я задал вопрос о древней туалетной бумаге, были уверены, что японцам были любезны водоросли и листья лотоса (А. Мещеряков).
Про то, как при виде опадающей сакуры заплакал деревенский мальчик.
Эта история приводится в средневековом сборнике «Удзи сюи моногатари». В предисловии указывается, что его составителем был старший государственный советник Такакуни. Никаких других сведений об этом человеке не сохранилось. Вполне вероятно, что за этим именем прячется некий выдуманный реальным автором или же авторами литературный персонаж. Не вполне ясно также и время составления памятника — он дошел до нас в поздних списках. Предполагается, что первоначальный текст был положен на бумагу в конце XII — начале XIII в, а затем подвергался переработке.
Содержание памятника очень многообразно. Наряду с чудесами буддийского толка, о которых сообщалось и в сборниках прошлых эпох, в нем имеются и рассказы с разоблачением псевдокудесников, и рассказы откровенно фривольного толка. В приводимой истории автор указывает, что столь излюбленная аристократами сакура может быть не только темой для изысканных разговоров и стихов. Слова деревенского мальчика отражают важную аграрную примету: если сакура опадает не сама собой, а под напором сильного ветра, урожаю не быть.
Давным-давно один деревенский мальчик забрался на гору Хиэй. В это время там пышно цвела сакура. Но тут подул злой ветер. Увидев, как облетают цветы, мальчик горько заплакал. Некий монах приметил его, подошел тихонечко поближе и спросил: «Отчего ты плачешь? Стоит ли печалиться о том, что опадают цветы? Сакура цветет недолго, а потому ее цветы опадают. Но так уж заведено».
Так монах утешал мальчика. Тут мальчик сказал: «Сакура опадает — ну и пусть! Беспокоюсь же я о том, что ветер сорвет цветы злаков, что посадили родители. Ведь будем мы тогда без урожая».
И мальчик заплакал еще пуще. Вот ведь досада-то какая!
Кавабата Ясунари. На дереве.
Кавабата Ясунари (1899–1972) первым из японских писателей получил Нобелевскую премию. Он получил, ее за «писательское мастерство, с которым он выражает сущность японского восприятия жизни». Кавабата достиг такого международного признания, не прибегая к намеренному выпячиванию «своеобычности» собственной родины за счет принижения других народов. Просто он жил в Японии, а Япония жила в нем. Более чем в 400 своих произведениях (романы, повести, рассказы, эссе) Кавабата Ясунари сумел дать «картину души» японского человека, картину, по которой западный читатель может судить как о самой Японии, так и о ее обитателях.
Одаренность Кавабата с самого начала блестяще проявилась в его сверхкоротких рассказах, которые он писал всю свою жизнь. В 1952 г. большую часть написанного в этом жанре он свел в сборник, названный «Рассказы на ладони». Кавабата не объяснил смысла этого названия. Похоже, что он имел в виду малость формы произведения, умещающегося на ладошке. И в этих компактных, «складных» рассказах литературный гений японского народа получил свое законченное выражение. Всей своей историей японцы показали миру и самим себе, что лучше всего они самовыражаются в коротких формах — будь то стихи или же проза. Рассказ «На дереве» (так же, как и другие произведения Кавабата, вошедшие в эту книгу) взят из сборника «Рассказы на ладони».
Дом Кэйсукэ стоял возле впадающей в море широкой реки. Она протекала сразу за садом, но из окон дома ее видно не было — река была скрыта невысокой насыпью, сооруженной вдоль берегов. Насыпь скрывала и поросший старыми соснами берег, так что их верхушки казались частью сада. Но на самом деле сад отделяла от сосен живая изгородь.
