— Уильям Херт. Неплохо.
— Да. И когда гангстеры явятся, они будут вести себя как гангстеры из кино. Или — хотя такой прием не часто используют — они будут вести себя диаметрально противоположно гангстерам из кино. Это как в «Клане Сопрано» — киношные гангстеры изображают настоящих, которые посмотрели кино про бандитов и изменили стиль поведения, чтобы походить на них. Однако именно так и происходит в жизни. В одном можно быть уверенным — настоящими они не будут. Настоящего больше не осталось.
— Амалия настоящая, — после паузы сказал Мишкин.
— Да, — согласился Крозетти. — Однако Амалия не включена в нашу культуру. Или, возможно, она подключена к чему-то другому — к Богу, например. Но это исключение, подтверждающее общее правило. И, заметьте, Амалии нет в нашем кино.
— Да, ее тут нет. Но я хочу сказать вам вот что: насчет меня вы ошибаетесь. Не в смысле характера и сравнения с Уильямом Хертом, а насчет того, что я здесь делаю. Это не смутное отчаяние. Это часть некоего замысла.
— Да, я как раз и собирался сказать…
— Нет, не киношный замысел. План, проект, манипуляция… называйте, как хотите. В результате плохие парни получат то, чего заслуживают.
— И что же это? В смысле, в чем замысел?
— Его я вам рассказывать не стану, — ответил Мишкин. — Его я открою тем, кто явится сюда.
— Джейк, это же известнейший прием. Искупление через насилие, да?
— Надеюсь. Вы обеспокоены?
— Ни в малейшей степени. Джону Кьюсаку удалось сбежать, и девушка досталась ему, а что будет с вами, неизвестно. Крозетти широко зевнул. — Черт! Это все очень интересно, но я просто с ног валюсь. Еще пара часов до рассвета, и мне нужно немного поспать. К тому же у вас тоже усталый вид.
— Со мной все в порядке, — сказал Мишкин. — Здесь наверху кроватей в изобилии, все застелены, и теплых одеял полным-полно. Чувствуйте себя как дома.
Он нашел спальню с видом на озеро, скинул ботинки, забрался под одеяло и мгновенно уснул; проснулся от кашляющего рева мощного мотора. Он встал с постели, протер глаза и подошел к окну. Кто-то не слишком ловко пытался причалить двадцатифутовый катер. У катера был брезентовый верх и пластиковые ветровые стекла, но Крозетти подумал, что внутри такого судна, предназначенного для летних прогулок, сейчас очень холодно. Снег прекратился, небо стало жемчужно-прозрачным, и ветер с востока взбивал мелкие белые барашки волн. Неумелый лодочник пытался подвести судно с западной стороны причала, и ветер, естественно, отталкивал его. Высокий корпус действовал как парус, человек без толку крутил штурвал, пытался прибавить газу, а судно носом билось о причал и отскакивало. Следовало просто отойти назад, обогнуть причал и зайти с другой стороны, где ветер сам прибил бы судно к перилам. Крозетти знал это, поскольку в детстве каждое лето проводил в заливе Овечья Голова — вместе с родителями, сестрами, многочисленными кузенами и кузинами. Они набивались в двадцатифутовый наемный катер, как сельди в бочку.
Из каюты вышел человек в черной кожаной куртке и городских туфлях, пошел вперед, поскользнулся на влажном фибергласе и растянулся, когда судно ударилось о причал в шестой раз. Крозетти решил, что это дурацкое шоу будет продолжаться еще долго, сходил в ванную, надел ботинки, сделал короткий звонок по сотовому и спустился на кухню. Мишкин пил кофе.
— Они здесь, — сказал Крозетти, наливая себе чашку. — Это что, тосты?
— Да. Дочь приучила меня, когда была маленькой. Возьмите парочку.
— Спасибо. — Крозетти вставил две штуки в тостер. — Еще не причалили?
Кухонное окно выходило не на нужную сторону, но под определенным углом опору причала разглядеть было можно. Мишкин посмотрел сквозь кисейную занавеску и сказал:
— Уже скоро. Они закрепили нос и теперь пытаются развернуться кормой.
— Видимо, бандиты они более успешные, чем лодочники.
— Ох, да! В Нью-Йорке на меня нападали довольно посредственные гангстеры, но они не были людьми Шванова. Спорю, он привел сюда свою лучшую команду. Ну… вы по-прежнему думаете, что это кино?
— Нет, мне делается страшно, по правде говоря.
— Вы можете уйти. Никто не ожидает застать вас здесь.
