Теперь Маккинрой, обрабатывая подчиненного, заходил в комнате по диагонали.
— Уясните для себя, полковник; если мы с вами будем также продолжать, как в свое время в Китае, то монахи еще не одну сотню перестреляют, и мы ни на шаг не приблизимся к их логову. Вы имеете сведения от китайской резиндентуры?
— Это не мой регион.
Жаль. Это не секретно. Не помешало бы интересоваться. Там монахи многим и многое припомнили. Некоторые банды прекратили существование.
— Мне-то что? Мне пора на покой.
— Вы что, обиделись? Полковник, на вас это никак не похоже. Ваша энергия еще требуется нашему ведомству.
Динстон скромно молчал и понуро смотрел в окно.
— Ну что, полковник, мне пора. Ждите указаний. Гуд бай.
— Бай, бай, — вслед, почти неслышно ответил покинутый всеми Динстон.
Он остался сидеть. Неудовлетворенность встречей злила его. Не такой исход представлялся ему. Но Маккинрой выше его и по должности, и по положению. Здесь теперь Динстон ничего противопоставить не мог.
Почему в центре так круто изменилось направление в отношении монахов.
В Южной Америке он имел очень сильные позиции, прочные связи и нанести еще кое-какой урон было в его силах. Он, настоящий американец, самой твердой породы, не должен, не имеет право отступать.
Голосом, полным личного достоинства и неограниченных амбиций, он заказал разговор с Вашингтоном, потом, передумав, с таким же акцентом позвонил в Кам-пу-Гранди.
Погиб и третий рейх, и третий Рим.
Тиранам и вождям одна дорога-
В учебники истории. Но ИМ…
Саша ПОЛЫНСКИЙ.
— Хайль! Старый маразматик.
Надменное припухшее лицо с маленькими поросячьими глазками не удосужилось повернуться в сторону чересчур веселого и нагловатого старика с такой же толстой и рыхлой рожей. Внимание сидящего было глубоко сосредоточено на камине, на ногах, которые ближе прижимались к огню, борясь со знобящим холодом во всем теле. Желтые костлявые пальцы старательно цеплялись за плед и только светлая лысая макушка одиноко торчала крупной поганкой на фоне коричневого материала в клетку.
Дряхлый шеф почти спал. Тишина и тепло разморили его. И он, не сопротивляясь естественной неге, похрапывал. Думал иногда о чем-то очень далеком, очень давнем, неприятном, что заставляло его вздрагивать, настороженно поворачивать голову в сторону темной дубовой двери.
Так и сейчас: вздрогнув, ойкнув, повернул голову. Углядел ершастые редкие волосинки на седой голове Мюллера, снова отвернулся и выпукло уставился на камин.
Старый ветеран национал-социалистской, хоть и с киечком, но довольно бодро прошагал к сидящему. Нагнулся, посмотрел в лицо.
Выпрямился, постучал по висящему щиту ордена меченосцев.
— Чего приуныл? Встрепенись. Какие наши годы.
Швенд болезненно жался в кресло, слезливо глядел на живой огонек нескольких горящих головешек. Но отвечал еще достаточно громко, зло и с оттенком действующего повелителя.
— Мои годы уходят под камин, — простужено хрипел он. — Душа моя, как эти тлеющие угли: горят, но тепла уже не дают. Короли низвержены: холопы на тронах.
Настырный эксгестаповец еще раз нагнулся к Швенду: — Ты заболел? У тебя горячка?
Но, заметив в зрачках злой отблеск, успокоился. Шумно ввалился в рядом стоящее кресло. Поправил отвисший живот и удобней усевшись, ехидно загнусавил:
— Это вы-то, короли? — противно захихикал, — вы реликтовые существа.
— Заткнись. Сам ты ящер доисторический. Много ты знаешь. Кроме, как языки вырывать, ничему не на учился.
Мюллер удовлетворенно посмотрел на шефа.
— Швенд, вас давит старческая немощь. Пейте теплое молоко.
— Ты что, старый висельник, лечить меня пришел? Наверное сдать решил, пока я еще не помер. — Старик как бы очнулся от летаргического сна и шалено уставился на дряблую рожу Мюллера, — что ты несешь, хрен собачий. Сам ты грыжа маразматическая.
— Ну вот, уже и обиделся. Всегда так. — Редкий плешивый ежик эксгестаповца на голове вызывающе топорощился, раздражал. — Я живу, как я хочу. Поэтому не унываю. Не забиваю свои мозги, как ты, несъедобной дрянью. Короли, холопы. — Мюллер желтым ногтем постучал по подлокотнику кресла. — Надо пить молоко. Тогда не так мрачна жизнь. Мао, вон, прекрасно удовлетворяет себя на меню мозгами молоденьких обезьянок.
