— Я больше никогда не хочу туда возвращаться, — сказала она в первую ночь, покоясь на руках Йоселя.
На вторую ночь, набравшись сил, чтобы сесть, Рохель сказала:
— Я должна вернуться.
Йосель отрицательно помотал головой.
Тогда Рохель спросила, погиб ли в огне кто-то из жителей Юденштадта.
Йосель кивнул в знак подтверждения и показал ей шесть пальцев.
— А Зеев?
Он помотал головой.
Зеев остался в живых. Рохель целые сутки прикидывалась, что мира вовсе не существует. Но теперь, лежа в их маленьком шалаше, она все яснее осознавала, что не вправе более уклоняться от исполнения своего долга. Она должна повернуться лицом к миру. Отбросив со лба Йоселя непослушные волосы, Рохель сама увидела там те буквы, что начертал рабби. ЕМЕТ, Истина, гласили они, а без одной буквы слово становилось совсем иным: МЕТ, смерть.
— Я не умею читать, Йосель, — начала она, — но я знаю, что раввин должен… — Рохель не смогла произнести слова «тебя убить». — Послушай, Йосель. Ты все-все знаешь, но это тебе не известно. Считай меня своим зеркалом. Я говорю, что у тебя на лбу есть слово. Это слово означает Истину, жизнь, Бога, все, что есть, но если одну букву убрать, оно будет означать Смерть, ничто, то, чего нет. Когда раввин тебя делал, он начертал там это слово. Это составляло часть… — Рохель какое-то время подыскивала нужное слово. — Это составляло часть обещания. Мы все живем, чтобы умереть, но тебе предстоит умереть раньше большинства остальных. Раввин сотрет ту букву, и как только он это сделает, ты возвратишься во прах. У него нет выбора, Йосель.
Йосель припомнил, как зеркала меняют слова на противоположные, сплющивают их и искажают, не говорят правды. Буквы у него на лбу, заключил он, были чем-то вроде росписи и благочестивого заверения, что его создал рабби Ливо, а не Бог. Истина заключалась в том, что он был големом, необыкновенным и единственным, в большей степени человеком, нежели сам человек.
— Как ты думаешь, Йосель, можешь ты пойти к ручью и стереть все слово?
Он с тоской посмотрел на нее. Как скверно все вышло. Йосель все еще помнил радостный смех Рохели. Однако он знал, что ее дух сокрушен потерей ребенка, и ничем иным.
— Ты мгновенно погибнешь, если его не сотрешь.
Рохель рассказала Йоселю, что он был сделан лишь на время и с определенной целью и что теперь время истекло, а цели больше не существовало.
— Я не смогу пережить твоей смерти, Йосель. Мы не должны этого допустить.
Она заплакала, а когда Йосель потянулся ее обнять, сбросила со своих плеч его ладони.
— Я причинила вред… нет, не просто причинила вред — я принесла смерть стольким людям. Послушай же меня, Йосель.
Йосель указал на замок, а затем опять в сторону Юденштадта.
— Нет-нет, тебе тут не сделать… — Рохель не верила, что какое-то заклинание, магическая формула или сочетание слов спасет общину от императора. — Ты должен позаботиться о себе, Йосель. Понимаешь? Я должна вернуться домой, а ты должен спасти свою жизнь.
Он взял лицо Рохели в свои ладони и поцеловал ее в губы.
— Нет, Йосель, ничего хорошего из этого не выйдет. Я нарушила все законы.
Рохель вспомнила рассказ своей бабушки о том, как Моше сломал скрижали мицвота в первый раз, когда спустился с горы Синай и увидел, что люди поклоняются золотому тельцу. Как все буквы взлетели тогда назад к Богу, но разбитые скрижали были собраны и позднее взяты вместе с новыми мицвот в ковчег. Эта история представляла собой мидраш — объяснила бабушка, пример тому, что все свои ошибки и неудачи следует нести с собой.
— Ты понимаешь, почему я должна вернуться?
Он искренне не понимал.
Впрочем, начиная говорить, Рохель обретала уверенность. Она не сомневалась в своей правоте. Каждое растение уже предрекало наступление зимы — отчаянно тугие листья деревьев, вытянувшиеся травинки, фрукты, кичащиеся собой и лопающиеся на солнце. Трава станет грубой, колючей щетиной, дневные лилии умрут, бабочки навеки обретут покой от своего полета, а голем… Блаженная истома этих дней уже таила в себе толику ледяной, морозной зимы.
— Это мой город. Моя жизнь.
Йосель указал на север, по ту сторону семи холмов.
