– Тогда нужно поступить по-другому. Даже в этом случае, есть возможность. Убитый, он ведь приходился вам сыном?
– Да, и предатель заманил его в ловушку.
– Тогда вам нужно призвать вашего сына по имени, и бросить гальку со словами: «Господи, пусть он отомстит за меня врагу моему, пусть вычеркнет имя его из Книги жизни!» Вы должны повторять эти слова и бросать гальку до тех пор, пока не увидите, как вода в роднике вскипит и не станет черной, как чернила. Это будет знаком того, что ваши мольбы услышаны и что проклятье пало на голову вашего врага.
Уинифред Джонс ушла от нее, окрыленная надеждой.
Она дождалась, когда луна пошла на убыль, и отправилась к роднику. Он находился возле изгороди, среди деревьев. Заросший, он, по всей видимости, не использовался длительное время. Но все еще выбивался из-под земли. Рядом лежали несколько камней, прежде служивших его оградой.
Она огляделась. Поблизости никого не было. Солнце клонилось к закату, скоро должны были наступить сумерки. Она склонилась над водой – та была совершенно прозрачна. Она подобрала несколько галек.
Потом произнесла:
– Анерин, приди мне на помощь против твоего убийцы. Пусть имя его будет вычеркнуто из Книги жизни. Господи, дай мне защиту от врага моего!
После чего бросила в воду камешек.
Камешек булькнул. Больше ничего не произошло.
Она на мгновение прервалась, затем снова запричитала.
– Анерин, приди мне на помощь против твоего убийцы. Пусть имя его будет вычеркнуто из Книги жизни. Господи, дай мне защиту от врага моего!
И бросила в родник еще один камешек. Раздался небольшой всплеск, но после того как рябь улеглась, стало видно, что никаких изменений не произошло.
И в третий, и в четвертый раз произносила она свое заклятие; сквозь деревья над родником пробивался сноп ярких солнечных лучей.
Затем она услышала шаги на дороге и затаила дыхание, ожидая, пока они затихнут вдали.
Потом продолжила бросать камешки и произносить слова заклятия, пока на дно не упала семнадцатая галька; вода вскипела и превратилась в чернила; вдова прижала руки к груди и облегченно вздохнула; ее молитва была услышана, ее проклятие обрело силу.
Она высыпала оставшуюся гальку, оправила на себе одежду, и ушла, радостная.
* * *
Случилось так, что в тот же самый вечер Якоб ван Хеерен отправился спать пораньше, поскольку поднялся до рассвета и весь день провел в дороге. Его родные спали в соседней комнате, когда были разбужены страшным криком, раздавшимся из его спальни. Якоб был вспыльчивым, властным человеком, привыкшим криком обращаться с женой и детьми, когда у него имелась в них нужда; но этот крик был необычным, в нем слышались нотки страха. Жена поспешила к нему, узнать, в чем дело. Она нашла старого бура сидящим на постели, вытянувшим одну ногу; его лицо потемнело; его глаза вылезли из орбит; рот открывался и закрывался, нечесаная седая борода шевелилась, – он пытался говорить, но не мог произнести ни слова.
– Пит! – позвала она старшего сына. – Иди сюда, взгляни, с твоим отцом что-то не ладно.
Пит и другие вошли и обступили кровать, тупо глядя на старика, не в силах понять, что с ним случилось.
– Дай ему немного бренди, Пит, – сказала мать. – Он выглядит так, словно у него припадок.
Когда некоторая порция спиртного смочила ему горло, фермер несколько пришел в себя и хрипло сказал:
– Уберите это! Живо!
– Что убрать?
– Белый флаг.
– Здесь нет никакого белого флага.
– Да вот же он… обвивает мою ногу.
Жена посмотрела на вытянутую ногу, но ничего не увидела. Якоб рассердился, принялся ругаться и крикнул:
– Да снимите же его! У меня нога словно огнем горит!
– Но здесь ничего нет.
– А я говорю, что есть. Я сам видел, как он вошел…
– Кто вошел, отец? – спросил кто-то из присутствовавших.
– Тот самый лейтенант, которого я застрелил, когда он принес мне воды, полагая, что я ранен. Он вошел в дверь…
– Это невозможно; он бы нас разбудил.
– Повторяю, он вошел в дверь, я отчетливо его видел. В руке он держал какую-то белую тряпку, подошел ко мне и обернул флагом мою ногу. Теперь она горит, словно в огне. И я не могу его снять. Скорее, скорее снимите его.
