— И где же вы будете жить?
— У Джона осталось несколько замков и летних домиков. Может быть, мы с ним побудем на Таити.
— Голубушка, — рассердилась директриса. — Какой еще Таити? Твой Джон умер, разбился, ты же сама сказала!
— Что-то разбилось, а что-то для меня осталось, — загадочно произнесла Вероника, взяла с тумбочки небольшую фотографию своего возлюбленного и поцеловала ее. После этого она протянула ее директрисе со словами:
— Поглядите.
Поперек фотографии было написано размашистой рукой: «Моей возлюбленной Веронике от верного ей Джона Грибкоффа».
И дата: «6 сентября». Две недели назад.
— Ясно, — сказала директриса, возвращая фотографию и тяжело вздыхая. Она не думала раньше, что Вероника — такая лгунишка. Самой подписать себе фотографию — как это пошло!
В то же время маленькая ложь тщеславной девушки чем-то успокоила директрису. Если Вероника идет на такие наивные хитрости, значит, опасности для ее жизни и жизни человечества пока нет. Хотя, конечно, девочка требует к себе повышенного внимания — такой возраст… что поделаешь!
— Вероника, — сказала директриса, — я тебя понимаю. Трудно девушке в таком возрасте находиться в четырех стенах, даже если это золотые стены. Но ты знаешь, что с окончанием школы заканчивается и исследование тебя. Мы будем надеяться, что твои родители будут найдены и откроется тайна твоего происхождения. И ты вернешься в свою семью или, если захочешь, продолжишь свое образование на Земле.
— А вот это никому не известно! — резко возразила Вероника, и ее щеки окрасились ярким румянцем. — Откуда мне знать, что я — обыкновенный человек? А вдруг во мне таится чудовище? Или страшный микроб? Или по достижении совершеннолетия я взорвусь, подняв в воздух весь ваш любимый остров?
— О нет! — воскликнула директриса, которая и сама всегда жила в ужасе от такой возможности. — Это так на тебя не похоже, Вероника! Ведь ты всегда была хорошей пейти!
— Была, да кончилась, — сурово ответила Вероника. Она обратила свой воспаленный взор к большому портрету лилового красавца и воскликнула: — О мой Джон, ты один во всем свете не боишься меня, ты один мне доверяешь! О, как я устала жить в роли потенциального чудовища, быть чужой среди людей, к которым я так стремлюсь всем сердцем. Я хочу быть обыкновенной девушкой, я хочу целоваться с простым сельским парнем, но даже здесь судьба смеется надо мной — из всех возможных поклонников мне достался лишь один — труп, разбившийся вдребезги о вершину Килиманджаро!
— Эвереста, — поправила воспитанницу памятливая директриса.
— Ах, какое мне дело до того, как называется та гора, которая подставила под твое мягкое тело свои острые скалы! И ты остался лишь видением… Но и этого мне не дано! И это у меня отбирают!
— Никто не отбирает его у тебя, — откликнулась директриса. — Ты вольна любить этого Джона. Только не принимай так близко к сердцу. Учись, гуляй, играй в подвижные игры… никто не будет тебе мешать. Ведь нас беспокоит лишь твое душевное состояние!
Но Вероника не слушала добрую директрису. Она рухнула на кровать и залилась горькими слезами.
* * *
Комиссар Милодар внимательно слушал рассказ директрисы. Он поднялся, подошел к окну и стал вглядываться в озерную даль, затянутую мелким дождем.
— И что же заставило вас не поверить девушке? — спросил он наконец.
— Как вы догадались, что я не поверила?
— Иначе зачем вам ночью бегать по острову?
— Тьетенкин, — согласилась директриса. — То есть, разумно с вашей стороны. Я не до конца поверила девушке. Потому что я просила врача усилить наблюдение за этим ребенком…
— Сколько ребенку лет?
— Семнадцать по земному счету. Но мы не знаем, сколько по ее счету.
— Надо бы раньше выпускать ваших птенчиков на волю! Они застаиваются в гнездышке.
— О, я вас понимаю! Но есть указание ИнтерГпола задерживать пребывание сирот на Детском острове до последней крайности. Сироты должны быть идентифицированы.
— Как? — удивился комиссар.
— Это есть русское слово! — гордо сказала директриса, которой не всегда легко давались очень длинные русские слова.
— Ну да, конечно, — согласился комиссар. — А я уж было решил, что чукотское.
