Тут отец Нансена стал уверять, что его сын с радостью повторил бы это путешествие, но в ответ услышал: «Нет, Фритьоф Нансен стоит гораздо большего. Нельзя молодому человеку с его усердием, его духовной и физической силой, с его способностями заниматься такими пустяками. В молодости это хорошо, а с другой стороны, как знать, чего он достигнет, став ученым?» Отец Нансена ответил: «Все в руках божьих».
Но Борхгревинк стоял на своем: «Если человек так серьезно и с таким жаром делает все, за что бы ни взялся, будь то лыжи, охота на медведя или птицу, учеба или научная деятельность, то он непременно добьется успеха!»
Отец не смог скрыть свою гордость.
«Мне, старику, конечно, приятно было услышать такое суждение от пожилого серьезного человека,— писал он Фритьофу.— Но я все-таки сказал, что, по-моему, он тебя перехвалил. Я помолюсь богу, чтобы ты не возомнил о себе, наслушавшись таких похвал. А если ты возгордишься — что ж, тогда пиши пропало».
Но бояться было нечего. Конечно, Фритьоф не скрывал, что письмо его обрадовало, но больше всего он был рад тому, что отец доволен им. Он с головой ушел в занятия, но беспокойство в крови не так-то легко было сдерживать, а в один прекрасный день Фритьоф получил весьма соблазнительное предложение из Америки, которое никак не могло подействовать успокаивающе. Фритьоф решил пока не писать о нем отцу.
Приглашение исходило от самого профессора Марша[57], руководителя Палеонтологического общества Соединенных Штатов. Он расширял штат, и в связи с этим открылась вакансия. Фритьоф не спешил ответить отказом, он хотел сначала узнать условия.
К несчастью, слухи о переписке достигли Христиании, и если раньше отец тревожился беспричинно, то теперь и причина появилась. На этот раз Фритьоф ответил в несколько более решительном тоне, чем обычно.
Во-первых, это совсем не «какая-то компания, которая того и гляди лопнет, а как-никак Соединенные Штаты», а во-вторых, работа эта — не временная и ненадежная, а постоянная, и притом под руководством одного из виднейших американских ученых. Она сулит, по-видимому, интересные экспедиции в Скалистые горы и на западное побережье Америки. К тому же масштаб научных работ там куда шире, чем в Бергене. Но отцу не из-за чего волноваться.
«Это было только мимолетное намерение, о котором я почти забыл, о котором я ничего не писал ни тебе, ни другим, чтобы не причинять ненужных огорчений. Кроме того, я подумал о тебе, дорогой отец. Расстояние между нами стало бы неизмеримо больше, чем теперь, когда я здесь. Хольт считает, что было бы безумием уехать отсюда, где у меня такое место и такие перспективы (!!), да еще в Америку, к которой он не питает никакого почтения. Тут я с ним, правда, не согласен, и об этом мы не раз с ним спорили. Да и фру Хольт сказала, что они с мужем никуда меня не отпустят. Тут уж ничего не попишешь! Ты ведь знаешь, как я всегда легко склоняю свою упрямую голову».
Нет, надо оставаться, да и не собирался он принимать чужое подданство. Это решено. Его только раздражало, что каждый вмешивается в его дела со своими советами.
Он не искал надежного заработка, о котором твердили все советчики. Совсем наоборот. Обеспеченное существование связывает человека, ставит его в зависимость от материального благополучия. А у него была другая цель.
Независимость его проявлялась во всем. Он не желал одеваться «по моде». Для него было мучением носить длинные, слишком просторные сюртуки, стоячие воротнички и широкие галстуки, не говоря уже о долгополых пальто, которые не только путаются в ногах, но и скрывают хорошую фигуру. Фритьоф создал свою собственную моду, и когда он почти бегом шел в сером спортивном костюме в обтяжку, в рубашке с распахнутым воротом и в шапке набекрень, он знал, что люди оглядываются на него не только с насмешкой.
Брат Александр уговаривал его вести себя как все. Над ним, мол, уже посмеиваются в столице. Да и над Александром смеются за то, что у него такой смешной брат.
«Какое мне дело, что другие говорят и делают»,— отвечал Фритьоф. Между прочим, он может похвастаться, что в Бергене спортивная молодежь уже начала ему подражать. Многие уже признали более рациональным спортивный костюм, а в магазинах появилось егеровское белье, за которое он давно ратовал, потому что по собственному опыту знал, что шерсть наилучшим образом защищает и от холода, и от жары.
