Бернардо тоже нашел себе подругу — шаловливую кошечку с миндалевидными глазами. И после его смерти я взял себе одного из котят. Теперь по моей кухне расхаживает его правнучка Мариэтта и бесстыдно выпрашивает лакомые кусочки. Старшему повару Ферреро она бы понравилась — перед ее обаянием устоять невозможно.
А еще он бы порадовался тому, как развивается печатное дело и типографские книги наводняют Европу. Методы печати постоянно совершенствуются, и увеличение количества книг означает рост числа грамотных. Рукописная книга кажется теперь причудой. Это вселяет надежды.
Старший повар Ферреро предсказал успех печатного дела, но не увидел своими глазами. Я узнал о его судьбе через десять лет после того, как опасность миновала и появилась возможность навестить Венецию. Те десять лет были бурными. Дож умер в 1501 году. В 1502-м Кастелли убил Ландуччи, а в 1503-м от рук одного из своих политических соперников пал Борджа. После него и двадцати шести дней панства Пня III на папский престол взошел священник-воитель Юлий II,[51] решивший мечом расширить папскую власть. Узнав, что выбрали его, я вспомнил слова синьора Ферреро: «Опасайся человека, который в одной фразе употребляет слова „святость“ и „война“».
Папа Юлий вошел в Камбрийскую лигу и получил военную поддержку в борьбе против Венеции. Загнанный в угол Кастелли удвоил усилия найти неуловимую книгу, с помощью которой рассчитывал дискредитировать Рим. Так продолжалось до 1508 года, когда Кастелли был убит в битве при Агнаделло, после чего Юлий перенес свои захватнические планы на Францию и поиски таинственной книги стали легендой. Наконец я получил возможность возвратиться в Венецию.
Я пошел в дом старшего повара, надеясь, что синьора Ферреро там, но она либо умерла, либо ушла в монастырь для вдов, а дочери, наверное, вышли замуж и жили с мужьями. Я стоял перед домом, смотрел на синие двери и вспоминал свои воскресные обеды в этой семье и тот вечер, когда шпионил на их балконе. Без семьи Ферреро дом стал другим, и я побрел прочь, подмечая, что поблизости ничто не изменилось, кроме людей. Та же тележка с фруктами на том же углу, но продавец другой. В ближайшей траттории я задержался выпить стакан вина. Хозяин был пожилым человеком, и я спросил его, помнит ли он старшего повара последнего дожа. Он налил мне вина.
— Последнего дожа — того, что умер десять лет назад? Я его-то не помню. Что уж говорить о поваре.
Он уже почти отвернулся, но я тронул его за руку.
— Он жил за углом, в доме с синими дверями. У него было четыре дочери.
— Ах этот. — Хозяин траттории поставил бутылку на стойку. — Ему отрубили голову.
Я поперхнулся.
— Вот как? В чем он провинился?
— Наверное, ни в чем. — Старик оттянул себе веко. — Поговаривали, будто он что-то знал о книге ереси и черной магии. Но если и так, он ничего не сказал. А перед казнью провел три месяца в тюрьме. Да, теперь я припоминаю, он был обычным человеком. Не понимаю, с чего они решили, будто он что-то смыслил в колдовстве. Вероломное было время. Ему отрубили голову вместе с учеником.
— И его ученику тоже? — пробормотал я.
— Да. Я стоял в толпе и видел, как напуган паренек — плакал, трясся, не переставал всхлипывать. Все время повторял: «Это ошибка». Должен признаться, он тронул мое сердце. Молодой еще был. Лепетал от ужаса как в бреду, а им какое дело — ошибка, не ошибка! Он был для них никто — бедняга. Они его сломали. А вот старший повар держался достойно до конца. От него остались кожа да кости, зубы выбиты, ни одного живого места и в кандалах. Но, опуская голову на плаху, он сказал: «Я умираю победителем». — Хозяин траттории пожал плечами. — Может быть, тоже бредил.
— Похоже, не выдал то, чего от него добивались.
— Наверное, так. Но по мне, если человек расстается с головой, не такой уж он и победитель.
— Есть разные виды побед.
Старик окинул меня скептическим взглядом и пошел обслуживать другого посетителя.
В тот же приезд я зашел в монастырь и справился о сестре Франческе. Новая, но не менее дородная мать-настоятельница ответила, что у них нет такой сестры.
— Десять лет назад она была послушницей, — пояснил я.
