Никто не восстанавливал его, потому что никто не осмеливался подойти близко к таким ужасным богам. Кто говорил, что чудо сотворил Чжу-бу, другие говорили, что это сделал Шимиш, на этой почве зародился раскол. Те, кто был слаб, миролюбив, обеспокоились жестокостью соперничающих сект, стали искать компромисс и говорили, что сделали это оба бога. Но никто не сказал правду о том, что родилось все это из-за соперничества.
И у обеих сект возникли похожие речения: «Если взглянешь на Чжу-бу, умрешь», «Если коснешься Шимиша, погибнешь».
Вот как Чжу-бу попал ко мне, когда я однажды путешествовал среди Холмов Тинга. Я нашел его под обломками разрушенного храма, его руки и ноги торчали из мусора, он лежал на спине, и в том положении, в каком я его нашел, я и держу его у себя на каминной полке (может, так он меньше расстроится). Шимиш был расколот на куски, и я оставил его там, где он был.
Было что-то такое беспомощное в Чжу-бу, в его торчащих в воздухе покрытых жиром руках, что иногда я в сострадании наклонялся к нему и молился, говоря: «О Чжу-бу, который создал все, помоги твоему слуге».
Чжу-бу не мог сделать многого, хотя я уверен, что однажды, когда я играл в бридж и весь вечер мне не шла карта, он послал мне козырного туза. Я воспользовался этим шансом в полной мере, но не сказал об этом Чжу-бу.
Полицейский прогонял старика в восточной одежде. Именно это, да еще сверток, который тот нес под мышкой, привлекло внимание мистера Слэддена, добывавшего себе хлеб службою в торговом доме Мерджина и Чейтера.
У мистера Слэддена была репутация человека, мало подходящего для коммерческой деятельности. Дыхание романтики — легкое ее дуновение — побуждало его, вместо того, чтобы обслуживать покупателей, устремлять взор вдаль, будто стены магазина были не толще паутины, а сам Лондон — пустым мифом.
Замусоленная бумага, прикрывавшая сверток, была испещрена арабской вязью, этого оказалось достаточно, чтобы пробудить в мистере Слэддене романтический порыв, и он следовал за стариком, пока небольшая кучка зевак, окружавшая чужеземца, не рассеялась. Старик остановился на краю тротуара, развернул свою ношу и собрался продавать ее. Ноша оказалась маленьким окном в старинной раме, с мелкими стеклами в свинцовом переплете. Ширина окна была немного больше фута, а длина — чуть меньше двух футов. Мистеру Слэддену никогда раньше не приходилось видеть, чтобы на улице торговали окнами, поэтому он решил узнать цену.
— Все, чем ты владеешь, — ответил старик.
— Откуда оно у вас? — спросил мистер Слэдден, разглядывая удивительное окно.
— Я отдал за него все, чем владел, на улицах Багдада.
— А многим ли вы владели? — поинтересовался мистер Слэдден.
— У меня было все, что я хотел, — ответил чужестранец, — кроме этого окна.
— Должно быть, замечательное окно, — сказал мистер Слэдден.
— Оно волшебное, — произнес старик.
— У меня с собой всего десять шиллингов, а дома еще пятнадцать шиллингов и шестипенсовик.
Старик задумался.
— В таком случае, оно стоит двадцать пять шиллингов и шесть пенсов, — решил он.
Когда сделка уже состоялась, десять шиллингов были заплачены, а удивительный старик шел рядом с мистером Слэдденом, чтобы забрать остальные пятнадцать шиллингов и шесть пенсов и водворить волшебное окно в его жилище, у молодого человека мелькнула мысль, что покупка ему не нужна. Но они уже стояли у дверей дома, где он снимал комнату, и объясняться было поздно.
Чужестранец потребовал оставить его одного, чтобы приладить окно, и мистер Слэдден ждал за дверью на площадке скрипучей лестницы. Стука молотка он не слышал.
Вскоре длиннобородый старик в желтой одежде, со взглядом, перед которым, казалось, проплывали пейзажи дальних стран, появился на пороге комнаты и сказал: «Все готово». Они расстались. И мистер Слэдден никогда не узнал, остался ли старик ярким пятном, живым анахронизмом на улицах Лондона или возвратился в Багдад, и в чьи смуглые руки перекочевали его двадцать пять шиллингов и шестипенсовик.
Мистер Слэдден вошел в скудно обставленную комнату, в которой он спал и проводил все время между закрытием торгового дома Мерджина и Чейтера и началом его работы.
