Я не присутствовал на уроках, где подготавливали посланников. Я сидел в мастерской за гончарным кругом и оттого понятия не имел, какую форму приняла исправленная Йохананом сказка о Ешу. Да, я был знаком с ловкими поправками, которые он внес в свой первоначальный вариант: например, воскресение, замечательным образом объясняющее исчезновение трупа казненного Машиаха, и прочие ярмарочные чудеса, но еще никогда мне не приходилось услышать весь рассказ целиком, во всех его тонкостях и деталях.
Йохананова часть медного свитка восполняла этот пробел. В ней не было ни слова о неудаче. Наоборот, утверждалось, что все прошло строго по плану — включая распятие. Помню, как меня поразила эта ложь. Ведь одно дело лгать современникам ради постройки ковчега и совсем другое — пудрить мозги неведомым потомкам, когда предполагается, что Книга уже давно спасена. Зачем? Увы, это было не последнее мое недоумение.
Вопрос об истинном имени распятого Йоханан деликатно замалчивал, неуклюже объясняя это последней волей покойного. Он писал просто: «На роль Ешу был выбран один из кумранитов, человек выдающегося мужества и замечательных качеств, решившийся пожертвовать собой ради общего дела. По его настоятельной просьбе мы сохраняем в тайне имя этого благороднейшего еудея.»
Я был уверен, что здесь Йоханан имеет в виду меня, и потому испытал некоторое разочарование, хотя и скрашенное безудержными йоханановыми похвалами в мой — тогда я еще полагал, что в мой — адрес. Конечно, жаль, — подумал я. — что немудрящее имя старины бар-Раббана осталась за скобками… возможно, Йоханан не хотел пятнать память моего отца, своего учителя. О, как я ошибался! Мое имя вовсе не осталось за скобками — оно появлялось на медных страницах выдуманной истории, причем в самом неприглядном и недостойном виде! «Дабы отвратить еудеев от случайного увлечения новым язычеством… — писал Йоханан. — …мы постарались представить их роль в распятии Ешу самым неприглядным образом: так, чтобы новый культ, призывая на свои алтари все остальные народы, в то же время отталкивал бы еудеев. Этой цели служил эпизод, который перекладывал ответственность за распятие с ромайских или еудейских властей на всю ерушалаимскую толпу, а при ее посредстве — и на весь народ еудеев в целом. Мы стремились показать, что правоверные еудеи предпочли освободить от казни не великого Машиаха, а самое последнее ничтожество, из таких, которые не годятся решительно ни на что.
Этот выбор наглядно демонстрировал безнадежную непригодность еудеев для новой религии, их враждебное и греховное упрямство. Нам пришлось долго разыскивать человека, никчемность которого велика настолько, что бросается в глаза всем и каждому. Таковым оказался некий тупой и невежественный гончар по имени бар-Раббан, приставший к кумранитам за несколько лет до описываемых событий. При помощи тонких маневров мы добились его включения в список приговоренных. В решительный момент, когда ромайский прокуратор обратился к толпе с вопросом, кого из осужденных помиловать в честь наступающего праздника, группы кумранитов, рассеянные среди ерушалаимской толпы, принялись кричать: „бар-Раббан!.. бар-Раббан!..“ и тем увлекли за собой весь находившийся на площади народ. В результате ничтожный бар-Раббан был отпущен на свободу, а псевдо-Машиах распят, и это доказывало…»
Тут у меня перехватило горло, и я был вынужден выползти наружу, чтобы отдышаться. Думаю, вы поймете, отчего я не мог прийти в себя в течение довольно долгого времени. Проходившие мимо люди даже интересовались, не заболел ли я, а я в ответ только мотал головой и мычал что-то нечленораздельное. Наконец кто-то порекомендовал мне сходить показаться Йоханану, который, кстати, занимался еще и врачеванием. Это произнесенное вслух имя пронзило меня насквозь, как ромайское копье, и привело в чувство. Я вернулся в мастерскую, уже точно зная, что нужно предпринять.
Йоханан пришел, как и обещал, к вечеру. Вы не поверите, но я даже смог приветливо улыбнуться при его появлении. Возможно, моя улыбка выглядела несколько неестественной, но чего еще можно ожидать от тупого и невежественного гончара! Не переставая улыбаться, я передал ему наглухо запечатанный горшок, он сердечно меня поблагодарил, похлопал по плечу и ушел, унося с собой свою драгоценную ношу. Понятия не имею, где он ее спрятал… но, насколько я успел узнать этого человека, его горшок навряд ли лежит в общем хранилище.
