— Алло…
— Тетя Нина?
— Господи, кто это?.. Севушка, неужели ты? Откуда, ты, мальчик?
Сева улыбнулся. Ему вдруг стало стыдно своих недавних сомнений.
— Я в Питере, тетя Ниночка. Как ваше здоровье?
— Господи, вот счастье-то! — старушечий голос в трубке звенел радостью. — Я уж и не думала тебя увидеть. Когда ты заедешь? Ты надолго?
— На три дня. А заехать могу хоть сейчас. Пустите?
— Сейчас… конечно, конечно! Подожди, у меня и нету ничего, я только выскочу в магазин… Через час, ладно?
— Вот только этого не надо, тетя Нина, — твердо сказал Сева. — Никуда не выскакивайте. Мы все принесем с собой.
— Мы? Ты с женой? С Леной?
— Гм… нет… то-есть, да. С женой, но не с Леной. Ее зовут Ханна. Я вас познакомлю.
Закончив разговор, Сева повернулся к Ханне.
— Так, поехали. Что? Что ты так смотришь?
— Ты уже второй раз называешь меня своей женой. Хоть бы моего согласия спросил…
— А зачем? — удивился Сева. — Можно подумать, что ты меня спрашивала.
— Я? Когда? Что ты имеешь в виду?
— Как это «когда»? Тогда, на шоссе, после того, как застрелили Леонида. Ты что, забыла? Все, госпожа дорогая, карты сданы. Назвалась женою, полезай в постель…
Она по-прежнему смотрела на него исподлобья, со странным выражением.
— Что?
— Если с тобой что-нибудь случится, я тут же умру, — раздельно сказала Ханна. — У меня засохнет живот, и отвалятся ноги, а сердце просто сгорит, а груди раздуются и лопнут, как воздушные шарики, а руки…
— Стоп! — перебил ее Сева. — Прекрати меня шантажировать. Поехали.
Тетка Нина жила в Ульянке, в пятиэтажном хрущовском доме, морщинистом от трещин. Они вылезли из такси, таща с собой свою единственную сумку и пакеты деликатесов, накупленных по дороге. Дул сильный ветер, морща бурые лужи и завывая в пространстве между домами, как в аэродинамической трубе. В парадной запах человеческой мочи успешно конкурировал с кошачьей вонью; застрявший внизу лифт стоял, беспомощно распахнув двери, словно умоляя о помощи. На счастье, далеко идти не пришлось: двухкомнатная квартирка тетки Нины располагалась на первом этаже, возле притулившихся к стене обугленных почтовых ящиков.
Тетка открыла не сразу: сначала будто стучала чем-то, а потом зашуршала у самой двери… боится, смотрит в глазок, — догадался Сева.
— Это я, тетя Ниночка, — сказал он громко. — Сева.
Дверь распахнулась; тетка Нина стояла на пороге, опираясь правой рукой на палку, и держа на весу левую, скрюченную.
— Севушка. Радость-то какая. Заходите, заходите скорее, чтоб холод не напускать. У нас теперь плохо топят.
В квартире, действительно, было холодно и пахло бедной старостью или застарелой бедностью, или и тем, и другим.
— Тетя Ниночка, — пробормотал Сева, утыкаясь носом в седые редкие волосы на старушечьем затылке. — Как же так, тетя Ниночка, как же так?
Тетку Нину, старшую сестру его покойной матери, Сева помнил веселой и энергичной женщиной, совсем не старой для ее лет… сколько ей было, когда они уезжали? Шестьдесят? Нет, шестидесятилетия, похоже, еще не праздновали. Жила тетка Нина одна: мужа ее репрессировали во время борьбы с космополитами, а единственный сын Володька умер от лейкемии в молодом возрасте, когда Сева еще только пошел в школу. Эту-то сыновнюю могилу и не желала тетка оставлять ни под каким видом.
— Конечно, уезжайте, Сонечка, — говорила она в ответ на все уговоры Севиной матери. — Вы уезжайте, а я останусь. С меня достаточно двух виртуальных могил. Володькиной я не брошу.
И не бросила. Кстати, вторая «виртуальная могила» принадлежала теткиному отцу, а севиному деду, который сгинул в ГУЛАГе еще перед большой войной. После отъезда Сева не виделся с теткой ни разу. Мать еще дважды приезжала в Питер, пыталась вытащить сестру, да куда там! И вот теперь — эта холодная квартира, эта палка и эта рука… теперь Сева изо всех сил старался не заплакать — не потому, что стыдился самих слез, а потому, что сейчас, после стольких лет бездумного безразличия эти слезы выглядели бы какими-то особенно крокодиловыми. Подумать только, он ведь и сейчас позвонил ей совершенно случайно!
— Тетя Ниночка, познакомьтесь, — произнес он сдавленным голосом и отступил в сторону. — Это Ханна… Ханна, это Нина Яковлевна Гальперина, сестра моей матери. Что ж мы стоим-то…
