Аделаида тогда вообще не знала о законах СССР, в которых говорится, что в брак имеет право вступить лицо, достигшее 18 лет. А всё остальное подходит под статью о педофилии. Но Аделаида бы всё равно не поверила! Если это правда, так что тогда, надо полгорода сажать, что ли?! Какая глупость!
Замужество, как впоследствии поняла Аделаида, вообще было единственной причиной, оправдывающей присутствие «дэвушки» на Земле. Она думала, что это только в папиной деревне. Но, став постарше, поняла – так во всём мире! И мама то же самое говорила. Ей начало становиться стыдно за то, что она – не мальчик! Она подвела папу – это раз! И теперь всю жизнь должна искуплять свою вину – это два!
Для всех девочек с детства собирали «приданое» в виде банных полотенец, пододеяльников и посуды. Всё это складывалось в чемоданы, потому что сундуки кто-то назвал «не модными» и их повыбрасывали. Качество невесты определялось и её родством, и отзывами «нашых сэлэнских» (жителей нашей деревни), и методом осмотра простыни наутро после первой брачной ночи. Наутро мать и замужняя сестра жениха входили к новобрачным в комнату и внимательно осматривали кровать. От детей, в принципе, все эти детали не особенно и скрывались, хоть и вроде как обсуждались шёпотом, потому что «дэвушка» с самого рожденья должна была знать предъявленные к её жизни требования.
Пригодность жениха определялась принадлежностью его к авторитетному клану, желательно из их же деревни, а так же способностью юноши физически работать и ответом на вопрос:
– За сколко рубли калцо для дэвушки? (За сколько рублей кольцо для девушки?) Позже ко всем аналитическим параметрам добавился тест (по отношению к мужчине, конечно, потому что женщине это ни к чему – её место «ражат дэтэй» (рожать детей):
– Дыплом вар? (Диплом есть?)
Наличие диплома не было необходимостью, но в глазах невестовой родни давало будущему зятю бонусы. Сама мысль о дипломе, о высшем образовании затесалась в сознание односельчан как-то незаметно. Просто в деревне открыли школу и пара-тройка учителей, привезённых для преподавания в этой школе, держались гоголями, ели по утрам белый хлеб с молоком и носили настоящие брюки с пуговицами. Деревенских это крайне возбуждало и они все как один в глубине души завидовали сельским учителям и хотели стать на них похожими. «Учитэл» с ударением на последний слог имел в деревне статус, приравненный к статусу современного вора в законе: авторитет, неприступность, строгость мыслей, взглядов; непробиваемое лицо. А так как в деревне жили одни греки, правда, туркоязычные, но «грэки», им всем казалось, что таким образом они становятся похожими на античных философов. Они, скорее всего, считали, что обуваясь в маску «неприступности», они становятся Аристотелями, Демосфенами и Демокритами в одном лице. Как они сами о себе говорили: вся мужская половина деревни «чэрэшур силно» знала историю. Причём ёмким словом «история» определялась исключительно история Древней Эллады – точнее, вся деревня очень тщательно изучила книгу под названием «Легенды и мифы Древней Греции». Они знали – у Зевса было две жены, а Аполлон вожделел всё, что шевелилось, включая крупный рогатый скот, и это определяло для них познание «истории Греции». О полнейшем разврате, царившем в Древней Греции, описанном именно в этих «Легендах и Мифах» деревенские рассуждать не любили, совершенно прощая античным богам все их весёлые «шалости» в виде неукротимого желания к совокуплениям и обжорству, обожали «своих богов» и страшно ими гордились. Они считали себя христианами, иногда крестили детей, но их понятие о Боге было каким-то местечковым и странным. Они называли своих детей именами античных богов – Гера, Дионис, Аполлон и продолжали блюсти средневековые языческие обряды в виде принесения «жертв» – резания баранов, телят и т. д. и мазания кровью убиенного животного того, в честь кого эта «жертва» была принесена. Это мог быть, к примеру, трёхлетний ребёнок, недавно выписанный из больницы. Его родители, воздавая честь «богам», в благодарность приглашали своих родственников на пикничок. «Мужчины» прилюдно отрезали голову у мирно пасшегося до этой минуты парнокопытного, вешали его на дерево за задние ноги и сдирали с него голыми руками шкуру. Это делалось с большой сноровкой – между шкурой и парными боками надо было засовывать кулак и продвигать его ниже и ниже, при этом ржать от удовольствия как лошадь и болтать с советчиками. Там же, под деревьями жарили, пекли, варили в гигантских «гаструлах» (кастрюлях) бывшее пять минут назад живым мясо. Вокруг бегали дети, голодные, совершенно ошалевшие от запахов, и среди них один, с большим кровавым крестом на лбу – центр внимания – виновник торжества.
