Но пассажир не пытался заговорить с ним и даже не смотрел в его сторону — молчал и думал о чем-то своем. Влад щелкнул кнопкой магнитолы. Там была только одна кассета — заветная, с афганскими песнями. Ничего другого он не слушал принципиально — тухлая попсятина раздражала безмерно, а шансонный надрыв и блатные три аккорда казались фальшивыми. Разве стоят сочувствия страдания каких-то уголовников, если на войне погибло столько хороших, настоящих ребят?
Мы выходим на рассвете,
Из Баграма веет ветер,
Подымаем вой моторов до небес…
Только пыль стоит за нами,
С нами Бог и с нами знамя
И тяжелый АКС наперевес!
Влад как будто снова ощутил себя там, на выжженной чужой земле, среди гор и песков, где стреляют из-за угла, где каждый камень таит опасность и никогда не знаешь, удастся ли дожить до следующего утра.
Ну, а если кто-то помер —
Без него играем в покер,
Здесь солдаты не жалеют ни о чем!
Здесь у каждого в резерве
Слава, деньги, и консервы,
И могила, занесенная песком!
Было, было и такое… Приходилось отправлять на родину тяжелый страшный груз 200.
И разве сам он не выжил лишь чудом? Тогда они так мечтали о том, чтобы вернуться домой… Казалось, больше и не надо ничего! Так почему же теперь кажется, что только там он и жил, а теперь остается только доживать?
Песня кончилась, и голос из динамика запел другое:
Мне уже не увидеть тебя никогда,
Тонких рук мне не взять в свои…
Ну зачем мне посмертно нужна медаль
Вместо жизни, тебя, любви?
Этой песни Влад не любил. Сразу вспомнил Альку и в который раз подумал о том, насколько было бы легче умереть самому, чтобы она была жива… Он уже потянулся было, чтобы перемотать кассету вперед, но его пассажир почему-то оживился. Кажется, эта песня была ему знакома!
— Эй, командир! Сделай чуть погромче, пожалуйста.
Я не помню, как вышло, что грудь пробил
Мне горячий свинцовый комок,
Только, видно, я слишком тебя любил,
Потому и уйти не смог!
Ты пойми, я погиб на чужой войне,
И хоть мне не вернуться в дом,
Я в тебе, я вокруг тебя, я везде —
И в воде, и в хлебе твоем!
Ты не рви себе сердце и не грусти —
Я прошел до конца свой путь!
Что оставил тебя, если можешь, прости,
А не можешь — тогда забудь.
Все, малыш. Будь счастлива — и прощай!
Что прошло — о том не жалей.
Об одном прошу тебя: не рожай
Для чужой войны сыновей…
Странный парень слушал, чуть улыбаясь, и покачивал головой в такт. Даже подпевал еле слышно. Влад удивленно покосился на него. Вот уж никогда бы не подумал, что такой чудик слушает те же песни, что и он сам!
— Что, нравится? — спросил он.
— Не в этом дело.
— А в чем?
— Это моя песня. То есть слова — мои, а на музыку ее Тимур сам положил.
— Да ну?! — изумился Влад.
Мысль о том, что рядом с ним сидит человек, который сочиняет песни и явно не имеет денег на такси, как-то не укладывалась в голове. Он подозрительно посмотрел на него.
— Правда, что ли? Не врешь?
— Точно.
— Ни фи-га себе! А ты что, тоже там был? За речкой?
Он покачал головой.
— Нет. Друг мой там погиб… А девушка осталась. Он ей потом каждую ночь снился. Вот я и написал…
Потом подумал и зачем-то добавил:
— Я пацифист.
— А это что за хрень? — удивился Влад.
Пассажир досадливо поморщился, словно уже жалел о том, что ввязался в разговор, но все же объяснил:
— Ну, в общем, человек, который против насилия.
— A-а, трус, значит! Маменькин сынок. За юбкой привык отсиживаться?
Влад словно нарочно нарывался на ссору. Хотелось сорвать на ком-нибудь тяжелую, мутную злобу и тоску, может, подраться даже… Авось легче станет! Но странный парень, кажется, вовсе не собирался отвечать тем же. Он лишь отвернулся к окну и равнодушно сказал:
— Ну, можно и так сказать. Останови, приехали.
А Влад все не унимался:
— Нет, подожди! Значит, другим за тебя воевать, а ты хочешь чистеньким быть?
— Дурак ты, — беззлобно отозвался он, — за меня воевать не надо! Каждый сам за себя воюет. Только автомат для этого совсем ни к чему.
Влад хотел ответить резко, даже грубо, но вдруг остановился. Слова незнакомца удивили его. А ведь если подумать, верно говорит чувак! Настоящая война не только с автоматом… Ему ли не знать об этом?
— Может, и так… — задумчиво протянул он, — только устал я воевать… Очень устал.
