Оказались мы в этом доме абсолютно чудесным образом: наша семья получила право переехать из коммуналки на окраине в двенадцатиэтажный дом на Калининском проспекте, стоявший к тому же прямо на берегу Москвы-реки. Еще тогда меня, девятилетнюю девочку с косичками до плеч, отец взял смотреть новую квартиру. Она была на девятом этаже. Мы долго-долго ехали в лакированном деревянном лифте, по обе стороны которого сияли зеркала. Захватывало дух.
На светлой двери висела блестящая табличка, где курсивом было выведено: «Полковник Малышев». Я с удивлением посмотрела на отца.
– Это наши будущие соседи. Представляешь, их теперь всего одна семья, а не десять, как раньше.
Дверь нам открыл седой военный, но это оказался не полковник Малышев, а майор Кужельков; он судорожно увязывал книги и вещи в тюки, а в его движениях была странная поспешность, словно он стремился как можно быстрее отсюда убежать. Именно в двух комнатах, освобожденных Кужельковым, мы и должны были поселиться.
Отец склонялся над ним и бодро спрашивал:
– Ну и как жизнь, товарищ майор, как соседи?
Кужельков вздрагивал, на мгновение замирал над коробкой и, не поднимая глаз, тянул:
– Да как… люди разные, у нас не сложилось, может, у вас…
Отец в ответ лишь радостно тряс головой. Видно было, как ему нравятся две большие светлые комнаты после нашей одной, где мы жили вчетвером, как весело смотрит он вниз на проспект Калинина с копошащимися муравьями людьми, на старые арбатские переулки, что ломают впереди, как радует его строительство новой Москвы. Он хватал меня под мышки, подкидывал перед огромным окном, чтобы я испытала тот же прилив счастья, что и он.
Нашими соседями, а вернее, соседками стали три женщины.
Мать – пожилая женщина с седыми прядками, прикрывающими остренькие глазки, с постоянной ухмылкой, которая менялась от угодливой до саркастичной, – и была вдовой полковника Малышева. Две незамужние дочери – Люда и Галя – работали в закрытом военном учреждении. Первое время, встречая нас, они улыбались, но особенно их лица расцветали, когда они видели мужчин, в первую очередь военных. В чем-то они походили на свою мать, но сходство это только начинало проступать на их тускнеющих лицах. Они считали себя дамами на выданье, устраивали у себя дома дни рождения с женатыми офицерами со своей службы, но их коллеги, прокричав тосты, поцеловав дамам на прощанье ручки, съев и выпив всё, что было на столе, уходили в ночь домой к своим женам и детям. Наверное, Люда и Галя плакали ночами от несправедливости жизни; я то и дело слышала квакающие звуки из-под их двери. Но утром они накладывали на лица толстый слой пудры, надевали длинные юбки с бахромой, похожие на портьеры, вешали на руку по лакированной сумке и отправлялись на работу.
Как-то в самом начале нашей жизни в новой квартире Валентина Ивановна – так звали мать семейства – устроила мне экскурсию по своим комнатам.
Два непомерных, под потолок, резных буфета, покрытые черным лаком, мрачно глядели друг на друга с противоположных сторон гостиной. В скором будущем эти монстры, которых не могли ни разобрать, ни вывезти из квартиры, в каком-то смысле определят судьбу нашей семьи; все попытки найти размен, разъехаться – разбивались (по словам наших соседок) о зловещие буфеты. Словно эти ископаемые упирались лапами, чтобы никто не мог сдвинуть их с места.
Но пока я с изумлением оглядывала эти странные комнаты, где царил полумрак, пахло нафталином и сыростью; меня изумило, что на всем – рояле, креслах, стульях и даже столе – были белые чехлы. Первым делом Валентина Ивановна подвела меня к окну; напротив криво торчал остов какого-то высокого старого дома, по которому глухо били каменной бабой.
– Это была тюрьма, в которой сидела Надежда Константиновна Крупская! – с торжеством сказала она, а я от неловкости, не зная, что ответить, вдруг спросила:
– А где ваш муж, полковник Малышев?
Валентина Ивановна со значением посмотрела на меня, и мне даже почудилось, что она подмигнула.
– Какая любопытная девочка, – проговорила она. И, резко взяв за локоть, втолкнула меня в смежную комнату, открыв стеклянную дверь, занавешенную белой материей. Я оглянулась по сторонам: это была спальня, в центре стояла огромная двуспальная кровать, закрытая покрывалом. Я вздрогнула: почему-то мне показалось, что сейчас из-под белой накидки вылезет сам полковник Малышев.
