— Завтра допрашиваю… Его задержала полиция, в порядке 257-ой статьи устава уголовного судопроизводства. Вы бы прочли эту книжку, Григорий Иванович, полезная, знаете, для юриста книжка.
— Вот еще, стану я всякие глупости читать. Статья архаическая.
— Разве у нас есть habeas corpus ?[23] — спросил, краснея, Витя Яценко.
— Я знаю только то, что напечатано в газетах, — сказал серьезно Кременецкий. — Насколько по газетам можно судить, настоящих улик против Загряцкого нет.
— Это какой же Загряцкий? — осведомился подошедший Фомин. — Мой покойный отец, сенатор, знавал одного Загряцкого. Они встречались у Лили, у графини Геденбург… Не из тех ли Загряцких?
— Не знаю, верно не из тех. Кажется, попросту опустившийся человек, — сказал нехотя следователь. — Вместе развлекались с Фишером.
— А развлечения были забавные? Расскажите, Николай Петрович. Не слушайте, молодой человек.
— Отчего же? Впрочем, если я лишний, — сказал, вспыхнув, Витя и хотел было отойти, но отец засмеялся и удержал его за руку.
— Однако, вполне ли доказано, что Фишер убит? — спросил Фомин.
— Экспертиза будто бы установила отравление растительным ядом, — пояснил Кременецкий. — Но вы знаете, хуже экспертов врут только статистики. Да и наши газетчики любят подпускать андрона, не в обиду будь сказано милейшему дону Педро, — добавил он вполголоса, оглядываясь. — Вот вы, доктор, — обратился он из вежливости к Брауну, который молча слушал разговор. — Вы что нам можете разъяснить по сему печальному случаю?
— Да, ведь правда, здесь великий химик…
— Я не видал данных анализа и ничего не могу разъяснить.
— Однако, если я не ошибаюсь, химическая экспертиза не всегда может вполне точно установить факт отравления?
— Вы не ошибаетесь, — холодно проговорил Браун. Почему-то все, кроме Никонова, почувствовали себя неловко.
— Позвольте, герр доктор, — сказал Никонов, — я, конечно, не химик свинячий… Тысяча и одно извинение, это из Чехова… Я, конечно, профан, но в «Русских Ведомостях» читал, что химический анализ может обнаружить одну тысячную или даже десятитысячную миллиметра яда…
Витя звонко расхохотался. За ним засмеялись все.
— А? В чем дело? Виноват, я хотел сказать миллиграмма. Сам читал в газетах. И даже не «в газетах», а в «Русских Ведомостях».
— В газетах, может быть, — произнес с усмешкой Браун. — Впрочем, иногда, в самом деле, анализ обнаруживает и десятитысячную, но не всегда и не при всяких условиях. В человеческом организме химические реакции идут сложнее, чем в стеклянном сосуде.
— Как же нас лечат разными медикаментами? — спросил Яценко.
— Плохо лечат.
— Слышите, вот, — сказал Никонов, забывая то, что доказывал.
— А вы говорите: купаться, — произнес весело Кременецкий.
— Я и не говорю: купаться… Нет, право, господа; я ничего пока не знаю, — сказал Яценко, решительной интонацией отклоняя продолжение разговора.
Кременецкий подмигнул Никонову.
— Франц-Иосиф-то каков, а? — сказал он. — Поцарствовал, поцарствовал, да и умер.
— В самом деле, всего каких-нибудь семьдесят лет поцарствовал и умер, чудак этакой! — подхватил Яценко.
— Шибко стал умирать народ! Вот и Направник скончался. Кого мне жаль, это Сенкевича…
— Зато я, господа, твердо решил: буду жить еще пятьдесят шесть лет и три месяца, — заявил Никонов, подливая всем ликера.
Стоя на площадке перед открытой дверью, Семен Исидорович провожал последних гостей, все повторяя полушепотом:
— Спокойной ночи, дорогая моя… Спасибо… Слева дверь внизу, постучите швейцару, да он, верно, не спит… До свиданья, Николай Маркович, нижайший привет матушке, скажите, чтоб поправлялась поскорее… До завтра, Григорий Иванович, благодарствуйте…
Внизу, наконец, тяжело стукнула дверь. Кременецкий погасил свет на лестнице и запер дверь квартиры.
— Уф, кончено! — сказал он радостно, входя в кабинет. — Правда, все сошло отлично?
— Отлично или не отлично, а до весны отдохнем, — отозвалась Тамара Матвеевна, брезгливо глядя на пепел, просыпавшийся по ковру кабинета. — Кажется, штук десять пепельниц им расставили, нет же, все на ковер…
— Оставь, Маша завтра уберет… Право, было очень хорошо. Муся, ты как находишь?
