Так что же удивляться, если сама Пен в какой‑то мере причастна?.. Но в какой! И по доброй ли воле?..
Он снова внимательно вгляделся в танцующую пару — ту, что занимала его ум больше всего. Даже на расстоянии, ему казалось, он ощущает их взаимное напряжение. Они — как два закипающих сосуда, содержимое которых вот‑вот перехлестнет через край.
Пиппа тоже вглядывалась — но не в танцующих, а в Робина, и, удрученно качнув головой, отошла от него и отправилась на поиски кавалера для танцев, что немедленно вызвало ажиотаж и возбудило соревновательный инстинкт среди молодых людей в масках, стоящих отдельными группами возле стен, украшенных венками из остролиста и ветками бледной омелы.
Пен чувствовала неодобрение Робина, и это стесняло ее. Хотелось сказать ему, что она многое знает об этом человеке, а потому не может считаться игрушкой в его руках — особенно теперь, когда сама принцесса испытывала подлинный страх перед Нортумберлендом, поделилась с ней своими опасениями и даже привлекла в помощницы.
Стеснял ее и Оуэн — их близость в танце, когда соприкасались пальцы, тела, взгляды. Маска, имитирующая голову орла, делала его вид зловещим, и были минуты, когда ей казалось, что она не кто иная, как жертва этой гордой хищной птицы, распростертая на траве в ожидании смертного часа, а птица все кружит и кружит над ней.
Она отдавала себе отчет в опасности и в том, что вполне может избавиться от нее — вскочить с травы, убежать, спрятаться; но, странное дело, не желала ничего предпринимать и предпочитала, чтобы все оставалось как есть.
Вот он приподнял ее руку, прижал к своему сердцу, и некоторое время рука оставалась там, ощущая биение… Вот наклонил голову, и его губы коснулись ее шеи возле уха… Это было как ожог, у нее дрогнули ноги, но, к счастью, течение танца позволило ей оторваться от него.
Для Оуэна, он это ощущал, Пен становилась чем‑то подобным наваждению. Уже не порыв владел им, нет — настоящая одержимость.
Внезапно — это не прошло мимо Пен — взгляд его сделался отстраненным… Где‑то там, вдали, за незримой чертой он увидел другой бальный зал… другую красивую женщину… она завлекала, манила его, не зная о последствиях, о том, какую опасную игру затеяла… Или ей помогли затеять.
— Что с вами? — услышал он голос Пен и, слегка вздрогнув, очнулся.
Она, хмурясь, смотрела на него, на лбу у нее блестели капельки пота.
Нет, Пен — не Эстелла. Пен думает о последствиях. Она отнюдь не простодушна и прекрасно понимает, чего хочет он и чего хочет она сама.
Он с трудом раздвинул губы в улыбке, постепенно возвращаясь из своего далека.
— Со мной? — проговорил он. — А что именно?
Он высоко поднял ее руку, и Пен обежала вокруг него, после чего сделала положенный книксен и ответила:
— У вас было такое лицо…
— Вы не могли его видеть под маской.
Он приподнял ее за талию, и они поменялись местами.
— Я видела ваши глаза, — сказала она. — И губы. Этого было достаточно. Вы думали о чем‑то тягостном… трагичном. Может, виной тому наш лондонский климат?
Казалось, он всерьез задумался над ответом.
Потом сказал со вздохом:
— Боюсь, та малая доля терпения ко мне, которая у вас была, окончательно исчезнет теперь, когда вы знаете, как на меня действует погода.
Пен не посчитала нужным отвечать и сосредоточилась на танце. Выражение, замеченное на его лице, и удивило, и обеспокоило ее: он выглядел опустошенным, внезапно заболевшим.
Танец окончился. Пен отерла лоб концом ленты. Снова она увидела Робина, не сводившего с нее взгляда, и это вызвало досаду: что за настойчивость! Она знает его мнение — и хватит!
Она отвела глаза от Робина и решительно сказала Оуэну:
— По‑моему, шевалье, пора и вам отдавать долги! Я уже начала это делать.
Он подозвал проходившего мимо лакея с подносом, взял у него два кубка и сказал:
— Не возражаю, мадам, но сначала хочу угостить вас рейнвейном. Мои намерения мы обсудим позднее.
Пен приняла кубок из его рук, приложила холодный металл к щеке, к виску, к шее и ответила тем же решительным тоном:
— Предпочитаю поговорить о них прямо сейчас.
— Здесь, в зале?
Оуэн пригубил вина.
— Вы же нашли возможным расспрашивать меня за пиршественным столом…
