— А чтоб тебя!.. Тоже только с горшка слез, ружьё ему дали — он и вспузырился! Бррысь!.. — и снова обратилась к нам: — Намучились небось… Да вы не бойтесь, вы правду сразу говорите, всё, как есть, и всё сладится… Поели? Вот и ладно…
Мы вразнобой сказали «спасибо», и она снова запричитала:
— Да разве ж в прежнее время я б так вас накормила? Вы б и «спасибо» сказать не смогли… Да что ж этот Гитлер проклятущий нам жизнь-то порушил…
Пока мы ели, рядом снова появилась та девчонка — стояла и в упор нас рассматривала. Потом спросила:
— Готовы? Пошли, — и мотнула головой конвоиру: — А ты свободен.
— Убегут же, — попробовал возразить он. Девчонка (кажется, её Юлькой зовут) смерила его таким взглядом, что парень покраснел и остался стоять на месте. Слышно было, как повариха удовлетворённо сказала:
— Как она тебя? То-то…
Честное слово, я ни разу в жизни — ни там, ни тут — не чувствовал себя так идиотски-неловко, как в этот момент, когда шагал следом за девчонкой. Я был босиком, грязный и вообще какой-то перекошенный снаружи и внутри. В голове вертелось почему-то: «Давай познакомимся».
Нужен я ей, как собачий хрен.
— Значит так, — она остановилась возле землянки, из которой сочился через задёрнувший вход брезент пар. — Это баня. Вы, я вижу, подзабыли, что это такое. Там моются. Дальше разберётесь сами.
— Уж как-нибудь, — буркнул Сашка. — Там постираться есть где?
— Барахло кидайте наружу, — отрезала она. — Потом подождёте, тут постирают.
— По-моему, командир отряда — она, — сказал ей вслед Женька. Предполагалось, что она уже не слышит, но Юлька резко остановилась:
— Ты. Длинный. Вот так сможешь? — она что-то сделала рукой, и в бревно наката землянки в дециметре от щеки Женьки воткнулась финка. Откуда и как она её достала и как бросила — я не заметил. — У меня батя был лесником. Он меня один вырастил. А летом прошлым немцы за то, что он лошадей им не отдавал, привязали ему к ногам два мешка с песком и в колодец кинули. А я видела. И сделать ничего не могла… Дай финяк.
Женька не сразу смог его вырвать…
…Я сидел и рассеянно потирал номер на руке. Да, это не переводная татушка. Прочная работа, не ототрёшь… Сашка с Женькой ещё плескались в глубине землянки.
— Закончил мыться? — внутрь просунулась голова Юльки. Я охнул и согнулся животом к коленям. Она смотрела на меня без малейшего любопытства, и я спросил:
— Ты что, озверела? Сгинь.
— Я спрашиваю, закончил мыться? Давай к товарищу Хокканену, — она бросила мне белые кальсоны. — Пока это натяни. Твоё сохнет… И вы там побыстрее! — повысила она голос для моих друзей, прятавшихся один за другого с огромными глазами.
Её деловитое нахальство начало меня раздражать. Не сводя с неё глаз, я встал в рост и начал неспешно натягивать кальсоны.
Юлька побагровела и выскочила наружу.
— А то, понимаешь… — буркнул я…
…Когда я выбрался наружу, она ждала, но на меня не смотрела. Та часть щеки, которую я видел, была алой.
В кальсонах я чувствовал себя совершенно по-дурацки. Всюду болтались какие-то завязки, и вообще эта одежда наводила на мысль о предстоящем расстреле. В таком поганом настроении я шагал рядом с девчонкой через весь лагерь, и мне казалось, что все на меня смотрят. Скорее всего, никто и не думал смотреть — тут такая одежда была вполне привычной. Но избавиться от такого ощущения я не мог.
— А твои родители живы? — вдруг спросила она.
— Да, — сказал я. — Они в Новгороде. В… в оккупации.
Только этой репликой мы и обменялись, пока шли к штабной землянке. Юлька за мной следом туда не полезла, да и вообще — том был только тот рослый мужик, командир. Гнома Мефодия не наблюдалось, и я поёжился — хоть какая-никакая, а защита… Наверное, он тут завхоз.
Странно, но командир не спешил меня допрашивать, грозить тэтэ, бить по вискам и орать. Он ткнул пальцем на самодельную скамейку и грустно уставился на стоящую посреди стола радиостанцию — переносную, немецкую. Потом спросил вдруг:
— Слушай, шпион. Ты случайно не разбираешься в радиоделе?
— Ну… — я осторожно сел. — Так… Средненько.
— Тебя ведь Борис зовут? — вспомнил он. — Ну посмотри аппарат. Без него вообще край приходит.
