— Нет, — наконец, ответила я. — Мне надо идти. У меня полно работы.
— Чего ты боишься? — Он спросил это так мягко, так нежно, что я с трудом осознала, что говорит он не на англезе. И не на паршоне, втором языке, который я имела право понимать.
Звуки этого диалекта я слышала только раз, в клубе, когда его друзья разговаривали с Бруклин.
А закон на этот счет выражался ясно.
Я моргнула, на секунду дольше положенного удерживая его темный взгляд, и опустила голову. На этот раз мое сердце стучало о ребра совсем по другой причине: из-за страха, смятения и угрозы.
— Не понимаю, что ты говоришь.
Я молила, чтобы он мне поверил. Он приподнял мой подбородок и посмотрел в глаза.
Его взгляд был угрюмым, но было ли в нем что-то еще? Жаль, что я не могла понять это выражение с той же легкостью, с какой понимала слова.
И в этот момент мы услышали восторженный рев, донесшийся с центра рыночной площади. Казнь.
Я не шевельнулась, даже не мигнула.
Но Макс отреагировал. Он вздрогнул так, словно его ударили по лицу, а глаза наполнились такой печалью, что мне показалось, будто он прочел мои самые потаенные мысли.
Мысли, которые говорили: «Как можно такому радоваться? Почему люди хотят это видеть?»
Из-за казней я каждый день обходила центр площади.
Я огляделась, встревоженная, что кто-то мог заметить его реакцию. Закон не утверждал, что мы обязаны выражать радость во время таких событий, но привлекать ненужное внимание столь явным отвращением не следовало — вокруг было слишком много граждан, готовых друг на друга доносить.
В конце концов, тот, кого сейчас повесили на площади, считался преступником — врагом королевы, даже шпионом.
А возможно, это был человек, который не стал опускать голову, услышав чужой язык.
Он вновь взял меня за руку, проведя по чувствительной коже на тыльной стороне ладони, где заживала печать клуба.
— Ты точно не передумаешь и не пройдешься со мной? Хотелось бы узнать тебя получше. Думаю, ты нечто большее, чем просто симпатичная девушка с острым языком. — Он улыбнулся, прищурив глаза с почти мальчишеским обаянием. Я постаралась это проигнорировать.
— Нет. Я простая девушка из семьи торговцев. И я опаздываю на работу. — Когда я повернулась, оставив его у столика, голова моя гудела. Я как можно быстрее пересекла зал, а добравшись до служебной двери и войдя в знакомую кухню, сразу ощутила, как мои мышцы расслабляются.
Я и не понимала, насколько была напряжена в его присутствии, я практически окаменела.
И почти все это время сдерживала дыхание.
Вой сирен, взорвавших ночное спокойствие, шел будто изнутри темной спальни. Я подскочила на кровати — тело отреагировало гораздо быстрее мозга. Рядом вздрогнула Анджелина и вытянула руку, вцепившись в меня пальцами.
Я мигнула, пытаясь прогнать сон и понять, что случилось. На улице продолжали выть сирены.
«Это нападение, — постепенно начала сознавать я. — На город напали». Судя по звукам, это была не учебная тревога.
Дверь в спальню распахнулась, ударившись о стену. Я вновь подпрыгнула.
В комнату влетел отец, на ходу бросая мне ботинки и куртку. Мать уже подняла Анджелину и натягивала на нее одежду.
На то, чтобы медлить и раскачиваться, времени не было. Я влезла в рукава куртки.
— Бери сестру и бегом в шахту, — отрывисто и деловито сказал отец.
Мать протянула мне руку Анджелины, и я взяла ее, пытаясь дрожащей ногой попасть в расшнурованные ботинки.
— А вы? Вы с нами не идете?
Опустившись на колени, отец принялся завязывать мне шнурки, а мать гладила волосы сестры. Она поцеловала нас, едва сдерживая слезы.
— Нет. Мы останемся здесь на случай, если придут войска. Если мы с матерью будем здесь, они могут решить, что нас только двое и мы живем одни. — Завязав мне ботинки, он встал и наткнулся на мой встревоженный взгляд. — Тогда, надеюсь, они не станут искать тебя и твою сестру.
Его слова ничего не прояснили — все это вообще не имело никакого смысла. С чего вдруг войска заинтересуются нами, с родителями или без? Зачем им искать двух девочек, двух детей, исчезнувших в ночи?
Я покачала головой, собираясь возразить ему, сказать, что без них я никуда не пойду, но не смогла выговорить ни слова.
