Ритм все туже оплетал меня своими пальцами.
— Как называется этот клуб?
— «Добыча», — ответила Брук, и я улыбнулась.
Конечно, «Добыча». Всегда что-то темное, опасное. Что-то кровожадное.
Бруклин подтащила меня к бару, достала свой кошелек и выудила несколько банкнот.
— Можно две «Валки»?
Дрожь в ее голосе была едва различима.
Барменом оказалась жилистая женщина с тонкими голыми руками. Она выглядела крепкой и сама вполне могла бы быть вышибалой. Короткие торчащие волосы окрашены в темно-синий цвет, язык то и дело касался пирсинга на нижней губе. Ее странный андрогинный облик обладал определенной красотой, и, судя по тому, как барменша двигалась, доставая бутылку, чувствовала она себя в нем прекрасно. Прищурив черные глаза, она поглядела на нервную девушку перед стойкой.
Бруклин расправила плечи и постаралась твердо встретить ее прямой взгляд.
Наконец, барменша поставила на прилавок два бокала и наполнила их мерцающей синей жидкостью.
— Двенадцать, — произнесла она хриплым голосом, одновременно твердым и чувственным. Когда она подвинула нам напитки, я вдруг поняла, какими мы были еще маленькими.
Бруклин положила на прилавок единственную банкноту, и женщина убрала ее в карман. О сдаче и чаевых разговоров не было.
Взяв бокал, я сделала глоток. Сладкий вкус плохо скрывал едкость обжигающего ликера, который прочертил огненную дорожку от горла до самого желудка. Бруклин торопилась и пила жадно, проглотив половину бокала за три долгих глотка.
Я покатала холодное стекло по тыльной стороне руки, где щипала печать, поставленная девушкой у входа. На коже проступал яркий красный контур в форме полумесяца.
Теперь, чтобы его увидеть, ультрафиолета не требовалось. Ни мне, ни всем остальным.
Я почувствовала себя отвратительно, настроение испортилось. Беспокойство вполне могло быть вызвано наркотиком, проникшим в мою кровь из печати. Его потенциальным побочным эффектом была паранойя.
Бруклин махнула рукой, указав на противоположную сторону зала.
— Смотри, у них тут встречается кое-что приличное, — произнесла она густым, как мед, голосом.
Напротив нас у перил над танцполом стоял мужчина и с дерзкой улыбкой глядел на клубок тел внизу.
Он и привлек внимание Брук.
Ничего нового. Бруклин очаровывали самые разные мужчины. С раннего детства она сходила с ума по мальчикам, но ей пришлось ждать, пока ее тело повзрослеет. И когда это случилось, ничто больше не могло ее остановить.
— Так, — сказала она, осушив бокал до дна. — Держи. Я скоро вернусь. — И добавила, полуобернувшись: — Нам нужна закуска.
«Типичная Бруклин», — думала я, ища место, куда бы деть ее пустой бокал. Стараясь не выглядеть потерянной, я пробралась к перилам взглянуть на танцоров, постепенно пьянея и готовясь ждать.
Я оперлась локтем о стальной поручень и вновь попыталась разобраться, что же со мной не так. Мне следовало радоваться: нам удалось пройти мимо вышибалы у входа. А что еще важнее — получить выпивку у барменши.
Вероятнее всего, дело было не в печати с наркотиком, а в том, что случилось в ресторане.
Отовсюду до меня доносились разговоры на разных языках, но здесь никто не заставлял меня отворачиваться или притворяться, будто я не понимаю слов. Никто из этих людей и не подозревал, что я знаю, о чем они говорят.
Потому что здесь не было правил.
Я родилась в семье коммерсантов и принадлежала к классу торговцев. Помимо англеза — языка, общего для всех, я имела право знать только паршон. Это был второй и последний язык, который я могла понимать.
Но я не была похожа на других.
Я была единственной.
Такая свобода являлась элементом привлекательности подпольных клубов, мест, где класс не имел значения, где социальные границы размывались. Военные сидели здесь рядом с людьми в розыске, с выродками и отбросами общества, притворяясь хотя бы ненадолго, что они друзья. Что они равны. И дочь торговцев могла забыть о своей доле.
Это все, о чем я мечтала.
Но я была прагматиком. Я не грезила о другой жизни, не думала о том, как избежать ограничений своего класса, поскольку сделать это было невозможно. Я та, кто я есть, и ничто этого не изменит. Такие места, как «Добыча», — всего лишь притворство, ночная передышка.
