– Что касается Шекспира, – кротко возразил мой друг, – то я, во всяком случае, не на стороне Бэкона. Гораздо вероятнее, что Шекспир – это королева Мария Шотландская. А что до Уимполя… – Новый взрыв смеха в соседней комнате заглушил его слова.
– Уимполь! – воскликнул лорд Бомонт в каком-то экстазе. – Вы не слышали об этом великом современном уме?! Друг мой, он претворяет беседу, не скажу, в искусство – ибо она, быть может, всегда была им, – а в великое искусство, подобное творчеству Микеланджело, в достижение великого мастерства. Его ответы, мой дорогой друг, убивают людей наповал. Они совершенны, они…
Опять раздался взрыв веселого смеха, и почти одновременно с ним в холл влетел полный, апоплексический пожилой господин и направился к нам.
– Ну, дружище! – с жаром начал лорд Бомонт.
– Я не могу этого вынести, Бомонт, прямо скажу вам! – вскричал полный старик. – Я не хочу, чтобы меня высмеивал какой-то грошовый писака-авантюрист! Я не хочу быть посмешищем! Я не хочу…
– Ну, бросьте, бросьте, – лихорадочно сказал Бомонт, – разрешите мне познакомить вас. Господин судья Грант, прошу! Бэзиль, я уверен, что вам приходилось слышать о сэре Уолтере Чолмондели.
– Как же, как же! – ответил Грант и поклонился почтенному старому баронету, взглянув на него с некоторым любопытством.
Последний был в данную минуту сильно разгорячен гневом, но даже это обстоятельство не могло скрыть благородных, хотя и расплывчатых очертаний его лица и фигуры, пышных седых кудрей, римского носа, мощного, хотя и несколько грузного тела, аристократического, хотя и двойного подбородка. Это был типичный старый джентльмен, и он оставался им даже в приступах гнева, даже совершая любые faux pas.
– Я безгранично огорчен, Бомонт, что проявляю недостаточно уважения к этим господам, – ворчливо сказал он, – а тем паче к вашему дому. Но это не касается ни вас, ни их, а только этого кривляющегося паяца-полукровки.
В это время из внутренних комнат вышел весьма мрачного вида молодой человек с закрученными рыжими усами. Он тоже казался не слишком очарованным тем, что творилось за стеной.
– Вы, вероятно, помните моего секретаря и друга, мистера Дреммонда, – сказал лорд Бомонт, обращаясь к Гранту. – Вы должны его помнить еще школьником.
– Помню прекрасно, – ответил тот. Мистер Дреммонд обменялся с ним сердечным и почтительным рукопожатием, но морщина на его лбу не разглаживалась. Затем он обратился к сэру Уолтеру Чолмондели:
– Леди Бомонт выражает надежду, что вы не уйдете так рано, сэр Уолтер. Она говорит, что почти не видела вас.
В душе старого джентльмена, все еще не остывшего, происходила тяжелая борьба; наконец его воспитанность восторжествовала; сделав жест послушания и пробормотав что-то вроде: «Если леди Бомонт… конечно… дама», – он последовал за молодым человеком обратно в салон. Прошло не более полуминуты, как новый взрыв смеха дал нам понять, что он, по всей вероятности, снова оказался мишенью насмешек.
– Я от всей души прощаю милого старого Чолмондели, – сказал Бомонт, помогая нам снять пальто. – У него несовременный ум.
– Что такое современный ум? – спросил Грант.
– О, это такая штука, знаете ли… удивительно передовая – надо все в жизни принимать не всерьез. – В это время изнутри донесся новый взрыв смеха.
– Я потому только спрашиваю, – сказал Бэзиль, – что из двух последних ваших друзей, обладавших современным умом, один считал, что нельзя есть рыбу, а другой – что следует есть людей. Прошу прощения – кажется, сюда, если я не ошибаюсь.
– Знаете ли, я никак не могу уяснить себе, к какой группировке принадлежите вы, – с какой-то лихорадочной суетливостью сказал лорд Бомонт, семеня вслед за нами. – Порой вы кажетесь ярым либералом, а порой – заядлым реакционером. Вы современный человек, Бэзиль?
– Нет, – громко и весело сказал Бэзиль, входя в переполненную гостиную.
Впервые за весь вечер наш приятель с восточным лицом на несколько минут перестал быть центром всеобщего внимания. Тем не менее двое присутствовавших продолжали смотреть на него, не отрываясь. Во-первых, дочь хозяина дома, Мериель Бомонт, не сводившая с него своих огромных фиолетовых глаз и охваченная бешеной жаждой к словесным поединкам, свойственной представительницам высшего общества. Во-вторых, сэр Уолтер Чолмондели, на лице которого было написано безмолвное и тщательно сдерживаемое, но тем не менее явное желание вышвырнуть болтуна в окно.
