— Сколько лет ты достаешь нас разговорами о соседях? Плевать, что они думают. Здесь нечем дышать. Мы ходим в мягких тапочках. Приглушаем звук радиоприемника. Осточертело!
Мама была шокирована:
— Соседей нужно уважать. Они добропорядочные люди, и я не разрешаю…
Франк, недослушав, уселся за стол и принялся за жареного цыпленка. Мама попыталась сдержать гнев:
— Я рада, что ты вернулся. Скоро открытие, так что переоденься.
— Только не сегодня. Я не пойду.
— Могу я узнать почему?
— У нас собрание ячейки. Я должен все подготовить.
— Воистину Господь испытывает меня…
— Пойду я туда или нет, это ничего не изменит. Вы без меня обойдетесь. Партия — нет.
— Собрание жалкой ячейки для тебя важнее интересов семьи?
— Члены этой «жалкой», как ты изволила выразиться, рисковали быть расстрелянными, когда другие жирели и наживались, спекулируя на черном рынке, — если ты понимаешь, о чем я.
— Нет, не понимаю, — ледяным тоном произнесла мама. — На что ты намекаешь?
— Ах да, конечно, я и забыл, что Делоне во время войны вели себя геройски. Храбрый дядюшка Даниэль. Он погиб не напрасно.
— Не смей! Это низко.
— Разве Делоне не обогатились на войне?
— Это ложь! Нас оправдали.
Папа почувствовал, что разговор принимает опасный оборот, и попытался успокоить страсти:
— Все это в прошлом, Франк. Я провел в лагере пять лет, а теперь у нас с немцами дружба. Страница перевернута, и слава богу. Я думаю о будущем и о семье. Последуй моему примеру.
— Послушай, папа, я действительно должен пойти на собрание. Это очень важно.
— Но что может быть важнее нашего магазина?
— Увидишь!
На этом все могло бы закончиться. Ссора как ссора, каких миллион. Каждый дуется на кого-то, все сидят по углам и копят злобу, а через три дня не могут вспомнить причину размолвки. Не случилось ничего из ряда вон выходящего. Наша жизнь могла бы вернуться в привычное русло, но… Мама расправила плечи и отчеканила:
— Сейчас ты извинишься, Франк. Возьмешь назад все свои слова.
Наступила долгая пауза. Мамино лицо оставалось бесстрастным, только глаза сверкали. Я знал, что́ ответит Франк. И в глубине души надеялся это услышать, что доказывает, каким глупым я тогда был.
— Никаких извинений. Я сказал чистую правду.
— Ты возьмешь назад свои слова или уберешься отсюда!
Франк встал. В руке у него была зажата куриная ножка. Папа сделал последнюю попытку:
— Так, давайте успокоимся. Послушай, Элен, не стоит так нервничать. Франк не хочет идти на открытие — тем хуже для него, нам достанется больше шампанского.
— Я не собираюсь и дальше терпеть в доме предателя. Ты немедленно извинишься!
Франк яростно отшвырнул обглоданную кость:
— Вы меня не скоро увидите!
Он кинулся в свою комнату, запихал одежду в рюкзак и ушел, хлопнув дверью. Мы сидели, пытаясь осознать случившееся. В острые моменты нужно уметь промолчать. Проигрывает тот, кто первым открывает рот.
— Ты не должна была этого говорить! — буркнул папа.
Мама взорвалась. Стала обвинять папу во всех смертных грехах. Соседи наверняка слышали каждое слово. Говорила, что причиной всему его необразованность и политические взгляды семейства Марини. Пусть кто угодно говорит что угодно, в семье Делоне ребенок никогда не позволил бы себе говорить с матерью в подобном тоне, а отец не делал бы отсутствующего вида. И тут произошло нечто из ряда вон выходящее: папа не смолчал, не стал ждать, когда все успокоится, а долбанул кулаком по столу. Да так сильно, что опрокинул хрустальную вазу. Вода разлилась по паркету. Но никто не шевельнулся.
— Замолчи! — гаркнул папа. — Ты только что выгнала сына из дома! Довольна?
— Не волнуйся, он вернется.
— Дура!
Мама растерялась, мы тоже. Папа ушел в ванную. Но петь не стал.
* * *
Часом позже мы собрались в прихожей. Папа надел свой лучший костюм из черной альпаки и надушился. Жюльетта сидела рядом с ним на диванчике и болтала ногами. Она держала папу за руку. Когда я подошел, они подвинулись, чтобы дать мне место. Я взял папу за другую руку. Появилась мама в любимом костюме от Шанель. На нас она даже не взглянула. Мы встали.
— Опаздываем, — будничным тоном заметил папа.
Вид у всех был такой, как будто мы идем не на открытие нового магазина, а на собственные похороны. Мы были уже на площадке, когда зазвонил телефон. Папа кинулся обратно, думая, что это Франк, ответил, протянул трубку мне:
