Ты поймешь, как глубоко я увяз в этом болоте, если я скажу, что провожу дни за игрой в белот[80]с тремя парнями, которых полгода назад записал в слабоумные. Сегодня они — мои лучшие друзья. Я решил опробовать на них фундаментальные принципы сенжюстизма: раз уж собрался биться за права угнетенных, почему бы не поинтересоваться их мнением и желаниями. Это поможет избежать очередных досадных ошибок. Мне повезло, со мной служат образцово-показательные французские пролетарии из глубинки: сын фермера из Ардеша, наладчик с механического завода в Сент-Этьене, дальнобойщик из Гавра. Уровень образования — бакалавриат минус шесть[81]. Говорят они о девушках, футболе и тачках. Больше всего на свете любят пожрать. Плюют на политику. Лишний повод, чтобы попробовать выяснить, что у них в голове.
Моя книга продвигается. Я дописал третью тетрадь. Еще две — и моя теория станет идеально логичной, последовательной и непробиваемой. Темп замедляется. Мне предстоит решить сложные проблемы причинно-следственных связей. Я не понимал всей глубины фразы Сен-Жюста: «Чтобы наша борьба увенчалась успехом, придется убить немало противников». Я надеялся, что удастся ограничиться несколькими непримиримыми символами старого режима. Нельзя строить иллюзий относительно способности врага к сопротивлению — он пустит в ход все средства, чтобы удержать власть. Произойдет настоящая революция — или не произойдет ничего. Будет много погибших, и я не уверен, готовы ли мы сегодня пролить реки крови. Стоит ли оно того? Конечно стоит. Поддержит ли нас народ? В этом я не так уверен. Народ порабощен и не осмелится восстать, из страха потерять свои жалкие льготы — подачку с барского плеча буржуазии. К чему драться за рабов, лижущих хозяйскую руку? По правде говоря, на этот вопрос я ответа не нахожу. Как далеко можно зайти в попытке сделать людей счастливыми помимо их воли? События в Китае поучительны и многообещающи, они послужат нам ориентиром. Происходят глубинные перемены, последствия которых мы не в силах оценить. Когда демобилизуюсь, поеду в Китай, чтобы увидеть все собственными глазами. Допускаю, что примкнуть к революции мне мешает чувствительность западного человека. Не исключено, что понадобится промежуточный этап.
Напомни этому маленькому дурачку Мишелю слова Альберта Эйнштейна: «Не беспокойся насчет трудностей с математикой, уверяю, у меня их гораздо больше». Здесь снова открыли школу, которая не работала целый год, и командование попросило меня заняться с маленькими туземцами математикой. Один лейтенант из Пуатье учит их французскому и надумал поставить «Беренику»[82]. Детишки очень хотят учиться и все схватывают на лету. За месяц мы прошли программу целой четверти. Мы даем образование детям наших врагов. Насколько это логично, как ты думаешь?
Я умираю от смеха, представляя себе Франка, замерзающего в снегах Германии. Война закончится до его приезда. Я ему написал, но он мне не ответил. Не знаю, дошло до него письмо или нет…
Сесиль замолчала и задумалась. Я взял у нее из рук письмо и перечитал, что оказалось непросто: почерк у Пьера был «докторский».
— Тебе не стоит волноваться. Там, где сейчас находится Пьер, все спокойно.
— Что-то не так. Должен быть другой вход. Нужно только найти правильный ключ. А пока попроси отца, чтобы оплатил тебе репетитора.
Сесиль решила выпить кофе с молоком, зарядила кофейник и составила список продуктов.
— Могла бы и сама сходить в магазин.
— Ты больше не хочешь мне помогать?
— Не в этом дело. Ты целую неделю не была на улице.
— Так ты сходишь за покупками или нет?
Она протянула мне список и две купюры по десять франков.
— Список не понадобится. Я и так все знаю: кофе, молоко, пряники и яблоки. Будешь так питаться, заболеешь.
— Не начинай…
Сесиль взяла меня за плечи и прижала к себе. Она была неожиданно сильной для своего хрупкого телосложения.
— Вот что, маленький братец. Я не нуждаюсь ни в помощи, ни в защите. Ни от тебя, ни от кого другого. Я достаточно взрослая и могу справиться сама. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, никогда больше не говори мне, что́ я должна делать, ясно?
