Он демонстрирует всем ноготь на большом пальце.
– Ну, это наверняка были королевские драгоценности, – говорит Шаг.
Отец вглядывается в пространство, словно замерзший покойник в комнате может подтвердить все его слова. Кажется, будто сам мертвец ждет продолжения истории и ему стыдно за то, что отцу не верят.
– Не, ни фига. Если вы заткнетесь, я расскажу, что это было.
– Пусть рассказывает, – говорит Кутер и выпускает изо рта дым сигары. Кутера напрягает, что Шаг – черный и он всегда на него наезжает. Остальных мало волнует, что Шаг – чернокожий. Шаг часто угощает меня печеньем с инжирной начинкой, которое достает из бардачка своего пикапа, и я считаю, что на него не нужно наезжать без дела. Но я помалкиваю, потому что знаю правила «клуба».
– У одного из парней была с собой сковорода. Мы развели костерок на насыпи. Там уже расположились другие парни с вещами, но нас никто не трогал. Положили мы того старикашку на землю, а он твердый, как скамейка, на которой я сейчас сижу.
– Это мертвый-то? – переспрашиваю я, и все начинают неодобрительно ерзать, давая мне понять, что не стоит перебивать рассказчика.
– Ну да. Положили мы эти белые кругляшки на сковородку и ждем, когда они оттают. И вы ни за что не поверите, что это оказалось.
Вот и кульминация рассказа. Отец наклоняет голову и наслаждается повисшей тишиной. Все с нетерпением ждут продолжения. Не слышно клацанья фишек домино. Дым от сигар неподвижно висит в воздухе. Никто не прикасается к своим напиткам.
– Эти штуки стали громко взрываться, как фейерверк, и смердеть – мама не горюй!
– Так значит, это был его пук? – вскрикивает Кутер высоким, почти не мужским голосом, и все начинают смеяться. Кадык отца ходит вверх-вниз, Бен громко стучит кулаком по столу, а Шаг вытирает слезы.
Когда все успокаиваются, отец передает по кругу бутылку и возвращается к рассказу.
– Вот после этого я и вернулся домой. Прошел к старому, грязному двору сквозь острую как бритва траву. Гляжу: сидит отец на крыльце в той же позе, в которой я его оставил. Смотрит на меня взглядом серьезным, как полиомиелит, и спрашивает: «Ну а кофе-то ты принес?»
Подобные истории отца вселяли в мать уверенность в том, что на него можно положиться. После многочисленных приключений он всегда приходил обратно в родной дом. Со временем ей стало жизненно необходимо, чтобы отец возвращался и к ней. Его коллеги рассказывали, что по времени, когда он въезжал на стоянку перед заводом и когда открывал свой ланчбокс, можно было часы ставить. Когда мама описывала нам детство отца, то иногда делала вид, что ужасается дикости, которая его окружала: в его семье, например, обливали живую свинью кипятком для того, чтобы избавиться от щетины. Но на самом деле она тайно восхищалась миром, в котором он вырос, и грустила о беспросветной жизни под блюз Бесси Смит[5].
Когда мать встретила отца, она очень хотела забеременеть. Ей тогда было тридцать, а в те времена это было уже почти поздно. Отец тоже сильно хотел детей. Во время Второй мировой войны он слал смешные письма детям своей сестры Бобу Эрлу и Пэтти Энн, которым он дал прозвища Красная Козюлька и Тень соответственно. Он писал им сначала из учебки, а потом – не очень часто – с фронта и описывал войну, как игры бойскаутов: «Ты бы слышал, Козюлька, как звучит пулемет! Я из него сигодня стрилял по самолету. Конечно, он упровлялся с зимли и, когда упал, пилота там не было. Скажи Тени, пусть ест побольше бабов, шоб она вырасла достаточно бальшой. Тогда пападет в ВВС, а не в вонючие сухопутные войска. Ха-ха». Своей сестре он писал, что хочет иметь детей: «Я слишком стар, шоб завадить семью. Меня атпустили на сорок восемь часов, так шо паеду в Лондон, пасматрю на англицких дивчат». В следующем письме, пришедшем из Парижа, были слова: «Я вешу семдисят три килограма. Настраение такое, шо всех парву».
Папины письма с фронта передала мне его сестра, тетя Айрис, когда я студенткой навещала ее в Техасе. Теперь я храню их в коробке из-под сигар. Когда-то я покрасила ее в золотой цвет и подарила отцу. В ней он хранил зарплатные квитки от «Галф Ойл», а потом спрятал так, что мы нашли ее в его армейском чемодане только после его смерти.
