* * *
В то время как условия на Багамах ухудшались, а американский вариант оставался твердо закрытым, по крайней мере на какое-то время, Генри и я продолжали поиски страны, которая согласилась бы принять шаха и в которую он согласился бы направиться. В списке было немного названий, однако одной из возможных стран была Австрия. В конце апреля на встрече Бильдербергской группы в Вене я говорил с канцлером Бруно Крайским, который высказал сочувствие к судьбе шаха. «Будучи евреем, — сказал он мне, — я знаю, что такое быть беженцем». Я уехал из Вены, считая, что Крайский разрешит шаху въезд. Мы поддерживали с ним контакт, однако официальное приглашение так никогда и не было выдано.
Генри Киссинджер оказался более удачливым. Мы оба несколько раз встречались с президентом Мексики Хосе Лопесом Портильо в конце 1970-х годов, и у нас установились с ним хорошие отношения. Генри убедил Лопеса Портильо не принимать во внимание возражения министра иностранных дел, считавшего, что Мексике не подобало выручать Соединенные Штаты; в результате визы шаху и его семье были выданы и они прибыли в Куэрнаваку 10 июня 1979 г. Мексиканское правительство вело себя тактично, и шах нашел, что новая обстановка весьма приятна.
Это предложение я рассмотрел серьезно, однако, в конце концов, также отклонил его. На этом посту я должен был бы отвечать за проведение в жизнь ряда драконовских мер по изгнанию инфляции из экономики и по стабилизации доллара. Поскольку я был богатым, хорошо известным республиканцем, да к тому же еще и банкиром, мне было бы чрезвычайно трудно выстроить аргументы в пользу жесткой денежно-кредитной политики и представить эту политику скептически настроенному Конгрессу и рассерженной общественности.
Я поговорил об этом со своим другом Андре Мейером, и он согласился, что эти препятствия слишком серьезны, чтобы пытаться их преодолеть. Я сообщил о своем решении Биллу Миллеру и настойчиво рекомендовал на эту должность Пола Уолкера, который в это время занимал должность президента Нью-Йоркского федерального резервного банка.
Поскольку шах был надежно устроен в Мексике, я надеялся, что необходимость моего прямого участия в его судьбе прошла. Поэтому в то время как Генри продолжал публично критиковать администрацию Картера за ее общий подход к иранскому кризису и прочие аспекты внешней политики, а Джек Мак-Клой бомбардировал Сайруса Вэнса письмами, требующими разрешить шаху въехать в Соединенные Штаты, я не предпринимал ничего ни в публичном, ни в частном плане, чтобы повлиять на отношение администрации к этому вопросу.
Несмотря на то, что президент Картер был раздражен моими попытками убедить его разрешить шаху въезд в Соединенные Штаты, он, вероятно, не затаил на меня зла. Мои отношения с ним и с другими руководящими членами его кабинета оставались хорошими, по существу настолько хорошими, что 19 июля президент позвонил мне во время заседания совета директоров «Чейза», чтобы попросить меня заменить Майка Блументаля на посту министра финансов.
На следующий день я отправился в Вашингтон, чтобы лично обсудить с ним этот вопрос, однако мы быстро поняли, что наши взгляды на управление финансовыми делами страны слишком далеки, чтобы между ними можно было легко построить мост. Президент назначил на должность министра финансов Уильяма Миллера, занимавшего тогда пост председателя правления Федеральной резервной системы.
К моему удивлению, несколькими днями позже Миллер позвонил по поручению президента, с тем чтобы спросить меня: не соглашусь ли я заменить его в качестве председателя правления Федеральной резервной системы?
* * *
Политика президента Картера в отношении Ирана начала разворачиваться на протяжении лета 1979 года. Правительство Базаргана продолжало находиться у власти, однако удерживало ее с большим трудом. Его усилия по приведению иранской экономики в рабочее состояние увенчались определенным успехом; нефть вновь начала течь в танкеры, терпеливо ожидавшие своего груза у острова Харг. Американские и европейские компании, включая «Чейз», весной возобновили свою деятельность после того, как беспорядки, связанные с отъездом шаха и возвращением аятоллы, затихли. Однако равновесие политических сил было неустойчивым, и любое неожиданное событие, даже незначительное, могло нарушить все еще хрупкую ситуацию и вызвать очередной кризис.
