Он сложил документ, убрал в коробку, сверху положил череп и накрыл кожаной крышкой.
Роб следил за его действиями с ненавистью и возмущением. Самый мерзкий привкус этой трапезе полного поражения придавало сознание правоты убийцы. Весь его план преступления-игры отличался неземным совершенством. Клонкерри все время оказывался умнее и хитрее их, начиная с истории с домом, где нашли Кристину, и заканчивая курдами и этим наводнением. Клонкерри не просто победил — он победил триумфально!
Теперь его триумф будет отпразднован кровью.
Латрелл посмотрел в блестящие от слез глаза дочери и закричал во всю силу легких, что любит ее.
Глаза Лиззи молили беспомощного отца: «Помоги!»
Клонкерри ухмылялся.
— Очень трогательно. С точки зрения тех, кому такие вещи нравятся. Меня же тянет блевать. Как бы то ни было, пора переходить к последнему акту драмы. Последнему, если не считать вашей гибели. Хватит разглагольствований. — Убийца посмотрел на небольшие волны, бьющиеся в щиколотки Кристины, и как раз в это время поток пронес мимо очень крупный череп, чем-то напоминающий игрушку для ванной. — Гляньте-ка, этот из старичков. Попрощайся с дедушкой, Лиззи.
Он снова рассмеялся; девочка заплакала громче.
— Да, да. — Клонкерри шумно вздохнул. — Я тоже никогда не любил свою родню. — Он посмотрел на Роба. — Тебе оттуда хорошо видно? Замечательно. Потому что мы собираемся совершить один ацтекский ритуал, и я хочу, чтобы ты все хорошо рассмотрел. Мы уложим твою дочь на скалу, разрежем ей грудь и вырвем бьющееся сердце. Может, я ошибаюсь, вроде у моего друга Навда есть бумажные носовые платки.
Клонкерри ткнул локтем одного из приспешников, курда с пышными черными усами; тот заворчал, но не сказал ничего. Убийца снова вздохнул.
— Не слишком эмоциональные парни, но лучшие из доступных. Правда, меня немного удивляют усы. Что-то в них есть… настоящее, правда? — Он улыбнулся. — Впрочем, это не относится к делу. Немногословные курдские господа, окажите услугу, не сочтите за труд устроить девочку вон на том камне.
Он показал жестами, что от них требуется.
Курды закивали, подняли Лиззи, отнесли к небольшому валуну и положили на него лицом вверх; один курд удерживал ноги, второй руки. И все время Лиззи плакала и старалась вырваться. И все время Клонкерри глумливо усмехался.
— Очень хорошо, очень хорошо. По правилам, мистер Робби, у нас должен быть чак-мооль, это такая Каменная чаша, куда я мог бы собрать кровь твоей дочери и положить все еще бьющееся сердце. Но у нас чак-мооля нет. Думаю, я скормлю сердце воронам.
Он отдал пистолет курду и достал из кармана куртки большой нож. Торжествующе взмахнул им, блестя глазами и любуясь острым лезвием. Потом подмигнул Робу.
— На самом деле у ацтеков и нож был особый, из обсидиана. Но такая большая и крепкая штуковина подойдет не хуже древнего кинжала. Узнаешь? — Он поднял нож, поворачивая его, и лучи солнца заиграли на лезвии. — Кристина? Есть идеи?
— Будь ты проклят, — ответила француженка.
— Тихо, тихо. Этим ножом я разделал на филе твою старую подругу Исобель. Может, на рукоятке еще осталась ее кровь и фрагменты селезенки. — Он ухмыльнулся. — Ну, к делу. Вижу, вода уже поднялась до ваших колен. Пройдет минут десять, и вы утонете. Но я хочу, Роб, чтобы ты напоследок увидел, как сердце твоей дочери вырывают из груди, а она вопит в своей трогательной, бессмысленной и, я бы сказал, трусливой манере. Ну, парни, держите девчонку крепче, вот так. Да, да, очень хорошо.
Клонкерри двумя руками воздел нож; лезвие зловеще заблестело на солнце. И остановился.
— Ацтеки были такие загадочные, правда? Есть основания считать, что они пришли из Азии через Берингов пролив. Как я и ты, Роб. Все мы вышли из Северной Азии. — Нож сверкал; глаза Клонкерри сияли под стать ему. — Им нравилось убивать детей. Вначале они резали вражеских детей, однако на закате империи настолько выжили из ума, что начали убивать собственных отпрысков. Я не шучу. Жрецы платили семьям ацтекских бедняков, и те отдавали своих младенцев, которые потом гибли на алтарях. Вся цивилизация буквально уничтожила себя, убивая грядущее. Фантастика! И как они это делали! Взрезали грудную клетку, вырывали сердце и держали его, по-прежнему бьющееся, перед глазами еще живой жертвы. — Клонкерри повернулся к девочке. — Ты готова, Лиллибет? Малышка Бетси? А, моя маленькая Бетти Буп?
