Ещё до того, как он поселился в Клошмерле, Пуальфар сделал предложение одной сироте – девушке очень красивой и очень бедной. Бедность и советы опекунов, которые давно уже хотели её пристроить, не позволяли ей отмахнуться от такого солидного предложения. Девушка получила у монашек религиозное воспитание. В последнюю минуту она поставила в церкви свечу и разыграла свою судьбу в орлянку: решка – пострижение в монахини, орёл – бракосочетание с Пуальфаром. Оба варианта её в равной степени не устраивали. Но, выслушав угрозы опекунов, она поняла, что другого выхода у неё нет. Монета упала орлом. Девушка узрела в этом волю господа бога и вышла замуж за Пуальфара. Вскоре аптекарь обволок её такой скукой, что она поспешила умереть, оставив Пуальфару похожую на себя дочь. Это сходство, постоянно напоминавшее о покойной, послужило вдовцу темой для нескончаемых причитаний.
После кончины своей супруги Пуальфар принял все меры, чтобы горевать в своё удовольствие. Он определил девочку в пансион и взвалил на плечи помощника всю работу в аптеке, регулярный доход которой обеспечивал доктор Мурай, выписывая за мзду свои бесчисленные рецепты. Располагая свободным временем, Пуальфар мог совершать частые путешествия в Лион, куда его влекли запросы сентиментально-эротического характера. Там его без труда увлекали за собой первые встречные женщины, к которым он обращался с весьма необычной просьбой. Он просил их раздеться донага, закрыть глаза и, завернувшись в простыни, застыть, имитируя трупное окоченение. В руках они должны были сжимать маленькое распятие, которое он всегда носил при себе. Опустившись на колени перед постелью, господин Пуальфар долго плакал навзрыд, а потом, бледный как смерть, покидал воскресших красоток и отправлялся на кладбище, куда его увлекал властный инстинкт коллекционерства. Там он выбирал редкие эпитафии и переписывал их в записную книжку, дабы обогатить свой сборник, который давал ему пищу для заунывных раздумий во время бессонных ночей.
Эрнест Тафардель высоко ценил Пуальфара, унылый вид которого великолепно гармонировал с торжественной миной учителя. Тафардель очень часто заходил в аптеку и с неизменным наслаждением расшифровывал учёные надписи на аптекарских склянках. К Пуальфару питали нежные чувства некоторые старые девы Клошмерля, достигшие того возраста, когда их ещё можно было бы пристроить за малопривлекательного вдовца с охладевшими чувствами и устоявшимися привычками, ищущего не столько жену, сколько компаньонку, которая ставила бы ему припарки и следила за его бельём. Вышеупомянутые особы отодвигали чересчур далеко последние сроки своей привлекательности. Сомнительно, чтобы их появление взволновало даже отшельника в его аскетической обители или обрадовало несчастного, выброшенного кораблекрушением на необитаемый остров.
Все они усердно посещали аптеку, принося туда флакончики с мочой и другие признаки недомогания интимного характера. Они регулярно обращались к Пуальфару за несложными консультациями, в надежде, что глаза тоскующего аптекаря, наконец, отверзнутся – а ради такого прозрения они готовы были пожертвовать сокровищем своего целомудрия. Но Пуальфар при осмотрах строго придерживался установленных рамок и никогда не оголял плоть своих пациенток больше, чем этого требовала необходимость. Он равнодушно обнаруживал кожные болезни, признаки артрита и диабета, последствия запоров, увеличение лимфатических узлов и нервные недомогания на почве бесплодия. Физические недуги его пациенток давали ему лишний повод для новых приступов ипохондрии, которые только усугубляли его обычную мрачность. Тщательность, с которой он отмывал руки после прикосновения к их воспламенённым телам, поистине обескураживала. А заключения аптекаря вдохновлялись чернейшим пессимизмом.
– Неизлечимо! – обычно говорил Пуальфар, протягивая тем не менее пузырёк. – Попробуйте-ка вот это лекарство. Это то, что обыкновенно дают. В одном случае из десяти оно помогает.
Наиболее смелые пациентки подмигивали ему, как сообщницы:
– Ведь вы сделаете скидку, господин Пуальфар? Ради меня…
