Прошло довольно много времени, прежде чем Донн сообщил мне, что среди неопознанных трупов не числится трупа белого мужчины, похожего по приметам на Мартина Пембертона.
Он был очень дотошным парнем, Эдмунд Донн. После того как он сообщил мне эту новость, мы с ним сели в фаэтон и поехали в морг на пересечении Первой авеню и Двадцать шестой улицы, чтобы осмотреть вновь доставленные трупы. Мы прошлись вдоль длинного ряда оцинкованных столов, на которых лежали тела, поливаемые непрерывной струей холодной воды. После осмотра я удостоверился, что моего автора здесь нет.
— Это еще ничего не значит, — следуя своей, неведомой мне, полицейской логике, заявил Донн. — Но кое-что исключить можно уже сейчас.
Характер этого странного, непонятно как попавшего в полицию человека является очень важным предметом моего повествования. Неисповедимы пути познания… Оно свершается мало-помалу, добавляя к скучной повседневной реальности по одному сверкающему кусочку смальты, пока не вырисовывается несравненная по своей красоте картина. Я удивлялся, как мне удалось разыскать в полиции это высокое, степенно шагающее создание, сгибающееся от одного сознания своего гигантского роста. У меня, разумеется, были свои источники информации о нашем миллионном городе, и в самом начале нашего совместного расследования я не исключал, что мне придется прибегнуть и к ним. Но Донн с таким рвением окунулся в это дело, словно оно кровно его касалось. Мне сразу стало ясно, что его интерес вызван отнюдь не скукой его повседневных обязанностей. Я понял, что он по-прежнему проводит расследования случаев, связанных с его предыдущим местом службы, а руководил он раньше забытым Богом, вечно испытывающим нехватку сотрудников Бюро по розыску пропавших без вести. В его интересе было что-то еще. В глазах его засветился огонь узнавания, словно он специально ждал меня, чтобы начать это расследование.
И вот мы снова в его кабинете после двух или трех ночей поисков Юстаса Симмонса. Мы искали его след по всем тавернам на берегах Ист-Ривер, бродя по ночам мимо неясных контуров пакетботов и клиперов, уткнувшихся бушпритами в камни набережной. Таинственно поскрипывали мачты и тихо стонали канаты, изъясняясь друг с другом на неведомом нам языке. Явственно пахло рыбой и какими-то отбросами. Да, набережная — это не самая престижная часть города. Итак, как я уже сказал, мы сидели в кабинете Донна. Был самый разгар моего незабываемого отпуска. И вот тут-то мне в голову впервые пришла мысль рассказать Донну о полном намеков разговоре Мартина с Гарри Уилрайтом в отеле «Сент-Николас».
Но в этот момент меня отвлекли. Через дверцу перегородки вошел полицейский сержант, толкая перед собой мускулистого малого в грязном свитере и мешковатых брюках. Волосы этого типа были совершенно седыми, а лицо являло собой совсем уж замечательное зрелище — нос и скулы были расплющены ударами, полученными в течение бурной жизни субъекта, покрытые шрамами ушные раковины топорщились на черепе, как лепестки некоего чудовищного цветка. От парня не слишком приятно пахло, он стоял, смущенно улыбаясь неизвестно чему, и мял в руках свою кепку.
Донн в это время читал какой-то документ, не знаю, имел ли он отношение к делу, которым мы занимались. Он посмотрел на меня, сложил листки бумаги на стол и только после этого взглянул на приведенного человека.
— Посмотрите-ка на него. Это Накс прибыл по нашему приглашению.
— Так точно, капитан, — произнес Накс с почтительным поклоном.
— Растем в глазах преступного мира, — сказал Донн сержанту. Тот весело рассмеялся в ответ. — Как здоровье? — осведомился Донн, словно они с Наксом были членами одного клуба.
— О, благодарю вас, капитан. Со здоровьем у меня неважно, сэр, — ответил бродяга, восприняв вопрос как приглашение сесть, и примостился на краешке стула, стоявшего рядом с моим. Тип улыбался, демонстрируя щербатый рот и черные, гнилые зубы. Он улыбался бесстыдной призывной улыбкой, какой иногда улыбаются мальчики, не сознавая всей аморальности такой ухмылки.
— Эта моя нога, — жалобно произнес он, вытягивая вперед свою нижнюю конечность и энергично ее потирая. — Болит, совсем ходить не хочет. Так с самой войны и не вылечился.
