Ни один факел не горел над марширующими колоннами, и это уже говорило о многом.
Наконец впереди раздалась короткая команда, не менее дюжины луженых глоток мигом донесли ее от авангарда до арьергарда, и служивые стали как снопы валиться на истоптанный мох. Иные сразу засыпали, иные принимались шуршать в котомках, копаться в коробах, чавкать и булькать. Возникло несколько коротких потасовок, кто-то слезно просил вернуть сумку с сухарями, кто-то менял лепешки на брагу, кому-то прокусили ладонь, кто-то неосторожно помочился на соседа. Вконец обнаглевший Головастик исхитрился вырвать из чьих-то рук ком сушеного мяса, за что сидевший с ним рядом служивый получил из темноты по зубам. Спустя некоторое время вся армия уже почивала, оглашая окрестности храпом и сонным бормотанием. Человеческие тела сбились так плотно, как будто это были вовсе не люди, а стая перелетной саранчи. Едва кто-либо начинал ворочаться или – еще хуже – пытался встать, это вызывало бурную и весьма негативную реакцию окружающих. О побеге сейчас не могло быть и речи. Оставалось одно: положиться на волю случая и дожидаться рассвета.
Едва только забрезжило утро, как повсюду раздались новые команды. Служивые поднимались, зевали, чесались, затягивали мешки, разбирали волокуши, подвязывали на животах распущенные на ночь бичи. Никто пока не обращал на нас внимания, да и неудивительно – мы мало чем отличались от основной массы этих неумытых, лохматых оборванцев. Хватало тут и клейменых, а по крайней мере каждый пятый был безоружен. Я уже почти успокоился, когда к нам, расталкивая служивых, вразвалочку подошел добрый молодец, явно начальственного вида – тысяцкий, не меньше. Подошел и мрачно так на нас уставился. На нем было столько мышц, сала и волос, что невольно напрашивалось сравнение с медведем-гризли. (Боюсь только, что такое решение может смертельно обидеть всех медведей-гризли.)
– Кто такие? – рявкнул он, оскалив желтые клыки и не отводя тяжелого, пронизывающего взгляда. – Какой сотни? Кто командир?
– Мы отстали… А как сотника зовут, запамятовали… – начал было оправдываться Яган, но тут же был бесцеремонно оборван:
– Молчать! Все ясно. Дезертиры. Беглые колодники! – Он медленно обошел вокруг нас. – Да еще и государственные преступники! Попались, голубчики! Таких, как вы, положено на месте казнить.
– Мы искупим… – Яган выпучил глаза и стукнул себя кулаком в грудь. – Кровью искупим! Жизнью!
Неизвестно, чего было больше в его словах – притворства или истинного чувства. Скорее всего Яган каялся потому, что от него требовалось раскаяние, пусть даже формальное. Он, и сам прирожденный лицемер, сразу уловил, что человек-медведь не зря разводит эту бодягу. Хотел бы – мигом прикончил, мы бы даже пикнуть не успели.
– Это уж как полагается. – Тысяцкий (а это действительно был тысяцкий, только теперь я разглядел знаки различия на его трусах) впервые с начала разговора сморгнул. – Искупите, само собой. Некуда вам деться. И чтоб запомнили: за трусость – смерть, за неповиновение – мучительная смерть, за дезертирство – жуткая смерть. Ты, – он поднес внушительный кулак к носу Ягана, – будешь десятником. За всех отвечаешь собственной шкурой. Если что, с тебя первого спрошу!
Так наша четверка превратилась в десятку. Впрочем, как я скоро убедился, ничего странного в этом не было, и в других десятках нашего войска редко набиралось больше пяти-шести человек.
Войско катилось вперед, с каждым днем разрастаясь как снежный ком. Оно вбирало в себя всех, кто имел неосторожность оказаться на его пути: бродяг, разбойников, контрабандистов, гарнизоны мелких застав, всех без исключения кормильцев, в том числе стариков, подростков и калек. Гнали нас, как скот на убой, не заботясь ни о пище, ни об отдыхе. Многие служивые мучились поносом и рвотой, опухали, слабели, покрывались язвами, но по-настоящему мор еще не начался. Мы шли по своей территории, а за нами оставались разоренные поселки, опустошенные поля, загаженные дороги, изнасилованные бабы, трупы казненных дезертиров.
В середине пятого дня войско достигло рубежа, обозначенного неглубоким, недавно начатым рвом. Колодников нигде не было видно.
