– Не дури, Хал, – взмолился он, когда факел наконец вспыхнул, осветив колышущимся светом серый камень с блестящими искорками кварца. – Дай мне еще несколько минут!
Судорожным усилием он заставил себя подняться на колени, а потом, отчаянно пыхтя, и на ноги. Пещера была огромной, вдвое больше любой из тех, где ему довелось побывать до сих пор, и высотой не меньше Храма Света там, наверху, в Аннуре. Огромные каменные клыки вздымались из пола и свисали с потолка, некоторые из них соединялись в широчайшие колонны, которые он не смог бы обхватить руками. Это место напоминало утробу какого-то грандиозного зверя. Валин чувствовал тяжесть, и не только из-за неизмеримых каменных толщ, давящих сверху: здесь царила атмосфера холодной, сосредоточенной злобы.
Он окинул затуманенным взглядом пространство вокруг, сделал несколько шагов по направлению к низкому карнизу, споткнулся, снова заставил себя выпрямиться. Там было что-то такое… что-то… гнездо! Оно было крупнее тех, что он видел прежде, гораздо крупнее, хотя сочетание камня и затвердевшей слюны было тем же самым. С резью в животе, трясущимися руками, кружащейся головой он шагнул вперед, швырнул факел на голые камни и упал на колени возле него. «Прошу тебя, Хал!» – взмолился он мысленно; по крайней мере взмолилась та часть его существа, которая еще могла думать: «Может быть, еще не все потеряно».
Он пошарил вслепую внутри гнезда, почувствовал под руками твердую скорлупу яйца – огромного яйца! – вытащил его наружу и уставился на него. В отличие от остальных порождений сларнов, оно было черным – черным как смоль и величиной почти с его голову.
– Что за… – пробормотал Валин, сжимая его обеими руками, как умирающий с голоду человек мог бы сжимать кусок гнилого мяса. – Оно ведь должно быть белым…
Может быть, это не сларново яйцо? Стены каверны словно бы сжимались и разжимались вокруг него, в ушах не смолкал хриплый гул. Откуда-то из другого мира – другой жизни, в которой он жил под солнцем и его тело повиновалось ему, жизни, в которой другие люди заботились о нем, пытались ему помочь, – в его голову проник голос Блохи: «Когда у тебя есть только один путь, ты можешь либо плакать и стенать, либо вытаскивать клинок и лезть в драку».
– Ну ладно, Хал, – прорычал Валин, с трудом вытаскивая поясной нож из ножен и погружая его в скорлупу. Яичный белок брызнул между его пальцами во все стороны – тоже угольно-черный, воняющий камнем и желчью. – Похоже, нам с тобой пора выпить на брудершафт.
Он поднял скорлупу над головой, держа обеими руками, словно чашу, затем поднес к губам и наклонил. Его горло перехватило сразу же, как только он сделал первый глоток скользкой, вонючей субстанции – набрал в рот, проглотил и набрал еще, наклоняя скорлупу все больше, пока черная струйка не потекла вниз по его подбородку, по груди его рубашки, одновременно стекая ему в глотку и наполняя желудок масляной тяжестью. Он помедлил, хватая воздух и яростно подавляя позывы к рвоте, желание вывернуть свои кишки на каменный пол, затем снова заставил себя поднести яйцо к губам, бесконтрольно всхлипывая, глотая и давясь, чувствуя в глотке густую, словно пюре, слизь.
Когда в скорлупе ничего не осталось, он рухнул навзничь, привалившись головой к гнезду. Сердце норовило выпрыгнуть из грудной клетки, кожа горела, мозг превратился в ослепительный сгусток боли. Его уши наполнил долгий, непрерывный стон – ужасный, надрывный звук. Валин попытался отгородиться от него, но потом понял, что этот звук издает он сам. Он свернулся в клубок, прижав колени к груди; его желудок вздымался и ходил ходуном. Это смерть, понял он. Вот она какая, смерть. Он плотно закрыл глаза и стал ждать, желая, чтобы она пришла поскорее.
Спустя какое-то время – он не знал, сколько времени прошло, – Валин понял, что стонов больше не слышно. Он подвинулся назад, оперся спиной о стену, потом поднес к лицу руку, всю в черных пятнах от остатков сларнова яйца. Факел он выронил – тот лежал на холодном камне в нескольких шагах от него и все еще горел. Он попытался вспомнить, что говорила Шалиль перед тем, как послать их в Дыру, вычислить, как долго он блуждал в темноте до того, как нашел яйцо. Боль по-прежнему грызла его предплечье, но это была чистая, яркая боль обычной раны; не болезненное грызущее жжение, как прежде. Он осторожно попробовал вдохнуть, потом вдохнул глубже. Сердце, похоже, немного успокоилось. Он еще раз посмотрел на свою руку, вымазанную черным и липким. Жидкий свет факела плясал, отбрасывая колышущиеся, загадочные тени от его вытянутой руки и пальцев. Свет двигался, однако рука была твердой. Кажется, впервые за всю свою жизнь он улыбнулся.
