В какой-то момент – кажется, это было уже на шестой день – он оказался в полосе прибоя бок о бок с Лейтом. Вдвоем они вытаскивали на сушу затопленную шлюпку.
– Тяни! – подбадривал товарища Валин, сам наваливаясь на веревки так, что жилы, казалось, вот-вот лопнут. – Тяни!
– Если ты еще раз скажешь мне «тяни», я брошу к чертям эти веревки и вобью твой нос в твое царственное лицо! – задыхаясь, отозвался пилот, тоже напрягаясь изо всех сил.
Валин не понял, было это шуткой или нет – тон Лейта казался абсолютно серьезным. Впрочем, после шести дней крысиного рациона и бесконечных мучений ему было уже все равно.
– Тяни! – снова завопил он, разражаясь безудержным хохотом. Какая-то смутная, полузабытая часть его сознания отметила, насколько безумно звучит его голос, но, не в силах остановиться, он снова взвыл: – Тяни, мерзавец!
Лейт что-то заорал в ответ, что-то настолько же безумное и отчаянное, и вместе они наконец-таки вытащили лодку на гальку – только для того, чтобы услышать приказ снова спустить ее на воду, впрячься в веревки и плыть, таща ее за собой, к кораблю, качавшемуся на якоре в миле от берега.
На протяжении этого заплыва Валин был уверен, что сейчас умрет. Его сердце никогда не билось так тяжко в грудной клетке. Он чувствовал, будто с каждым вздохом его рвет кровью и кусочками легких, и действительно, сплевывая в волны, он видел в слюне розовые комки. Ему говорили, что так бывает: тело попросту отказывает. Кадетам случалось умирать от разрыва сердца, когда их измученные тела ломались, перейдя предел своих возможностей. «Ну и хорошо! – думал он, таща непокорную лодку сквозь волны к кораблю, который, казалось, не приблизился ни на шаг. – Здесь хорошее место, чтобы умереть».
Когда он в конце концов втащил себя на борт, там стояли Блоха и Адаман Фейн. Оба хмурились и орали Валину что-то, чего он не мог понять. Из какого языка эти слова? Он обвел вокруг себя мутным взглядом, ища то, что необходимо тащить, бить, ломать – но не увидел ничего, кроме пустого пространства выскобленной палубы. Он стоял, остолбенело пялясь вокруг, и понемногу слова начали проникать в его сознание, словно вода, просачивающаяся через плохо заделанную крышу.
– …слышишь, что я говорю, идиот? – орал Фейн, маша толстым пальцем в нескольких дюймах от его носа. – Все кончено! По крайней мере, на сегодня. Предлагаю тебе рухнуть где-нибудь здесь на палубе и пару часиков поспать.
Валин таращился на него с полуоткрытым ртом. Потом его ноги подкосились, и он действительно рухнул, провалившись в оцепенелую, безнадежную темноту.
Трех часов сна было недостаточно даже по стандартам кеттрал, однако после семи дней и ночей безжалостных испытаний, каждое из которых было более жестоким, чем предыдущее, жесткая палуба корабля, везшего их на Ирск, наиболее отдаленный из островов Киринской цепочки, показалась Валину пуховым матрасом. Упав на твердые доски, он заснул глубоким сном без сновидений и проснулся только почувствовав неприветливый ботинок, впечатавшийся ему в ребра. Перекатившись, он вскочил на ноги, ничего не понимая, но хватаясь за поясной нож, одновременно отчаянно пытаясь вспомнить, где он находится, отыскать равновесие на качающейся палубе, приготовиться к продолжению страданий, которые стали теперь его жизнью.
– У тебя час до тех пор, пока мы доберемся до берега. – Это был Чент Ралл, приземистый ветеран, скроенный как бульдог и с таким же темпераментом. – Предлагаю тебе воспользоваться им, чтобы спуститься вниз и запихнуть в себя какую-нибудь жратву.
– Жратву? – тупо переспросил Валин, встряхивая головой, чтобы выгнать из нее туман.
Вокруг них другие инструкторы будили своих подопечных, валявшихся повсюду на палубе, словно мертвые тела. Корабль мягко переваливался с волны на волну, мачты поскрипывали; судно торопилось в порт, набрав в паруса доброго южного ветра.
– Ну да, жратву, – повторил Ралл. – Это такая штука, которую кладут в рот. Могу тебя порадовать: крыс вы есть больше не будете. Но есть и плохая новость: скорее всего, после этой кормежки вы вообще больше не будете есть. В Дыре практически нечего пожевать.
