«Как и мне самой, – желчно подумала Люба. – Ведь то, чем мы периодически занимаемся с Борисом, назвать сексом можно только из вежливости».
Но как было бы неудобно, начни она верещать, сопротивляясь якобы домогательствам редактора! К счастью, она успела понять его почти вовремя.
Любе не удалось сдержать вздоха облегчения.
Владимир Федорович хихикнул:
– Уж не подумала ли ты плохого, голубушка?
– Подумала, – буркнула Люба, но, взглянув на довольную физиономию редактора, тоже улыбнулась. – Нужно яснее выражаться, особенно когда речь идет о таких пикантных вещах. Иногда такое можно ляпнуть... Вы же знаете, Владимир Федорович, у меня есть подруга-хирург. Несколько лет назад она брала дежурства в больнице возле нашего дома, и я иногда заходила к ней по вечерам...
Люба не стала рассказывать, что ее визиты были частью коварного плана обольщения красивого холостого терапевта. Тогда она была еще совсем молодая, и Зоя хотела выдать ее замуж. Она специально изучала графики, чтобы Люба приходила именно в смены терапевта, но тот остался совершенно равнодушен. Зато к Любе привязался эндоскопист. О том, что у него двое детей, Люба узнала в последний момент. Больше она уже не просила Зою с кем-нибудь ее познакомить.
Тогда все казалось очень трагичным. И то, что терапевт, который ей понравился, не обращает на нее внимания, и то, что у эндоскописта, который ей тоже понравился, двое детей... А теперь, по прошествии времени, она вспоминала обо всем этом как о веселом приключении.
– Так вот. Я, как Красная Шапочка, принесла пирожков, дежурная смена пригласила меня выпить чаю. Сидим за чаем, вдруг дверь распахивается, на пороге возникает дежурный травматолог и строго так говорит: «Ира, пойдем, быстро доделаем ребенка!» Ира вскакивает – сейчас-сейчас – и выбегает за ним. Я в шоке, а остальные сидят как ни в чем не бывало. Оказалось, ему всего-навсего нужно было гипс наложить. Они отправили ребенка на рентген, чтобы узнать, целы ли косточки. Пока мы чаи гоняли, снимок проявился...
Владимир Федорович ухмыльнулся, а Люба, наоборот, пригорюнилась. Вот говорят, нет нормальных мужиков... Но ведь Зоя, желая устроить ее жизнь, все время знакомила Любу с хорошими мужиками. И тот терапевт, и травматолог, и даже эндоскопист, несмотря на его стремление сходить налево, были, вне всякого сомнения, хорошими. И сейчас их у Зои на работе полно. Целые толпы! Почему же Любе не достался ни один? В чем ее ущербность?
На этой мысли Люба себя одернула. Раньше, до знакомства с Борисом, она объясняла свое одиночество тем, что ей просто не повезло в юности, а сейчас все мужчины ее возраста женаты. Мысль о собственной неполноценности пришла ей в голову впервые. До сегодняшнего дня она не думала, что ее неприкаянность – не беда, а вина. Слишком разборчива была в молодости, это да, это она за собой признавала. Но может, на самом деле разборчивыми были женихи, не пожелавшие связать свою жизнь с такой малопривлекательной особой, как она?
Недостаточно хороша, недостаточно красива, недостаточно домовита – это внушил ей Борис. Причем для этого ему не пришлось особенно напрягаться. Достаточно было его самого – недоброго, занудного. Раз за ней осмеливается ухаживать такой человек, значит, в ней самой есть червоточинка.
– Ладно, – вздохнула она, – давайте займемся сексом. Только я не представляю себе, куда я буду втыкать эротические сцены, если по сюжету герои не занимаются любовью до самого конца?
– Милая моя, эротика в литературе и кино – совсем не то, что в жизни! Это отсутствие цензуры развратило нас. Правильно, зачем думать, зачем искать художественные приемы, если показал на экране половой акт – и все в порядке! Зрителю предельно ясно, что автор имел в виду. На самом деле эротика на экране – это тонкие намеки, наводящие зрителя на мысль о сексе, причем не о животном сексе, а о телесном проявлении человеческой любви. Искусство должно быть иносказательно и символично, иначе это не искусство, а репортаж.
Люба кивнула. Она читала последние статьи в блоге Владимира Федоровича. В них он развивал тему эротики в массовой культуре.
