Договорить ему не дала новая волна отчаянных криков из последнего фургона. Эдди выхватил пистолет и побежал в хвост колонны. Остальные последовали за ним, с автоматами и пистолетами, готовые научить цыганских ублюдков послушанию.
Крики становились все громче, и вдруг фургон начал раскачиваться взад-вперед, словно внутри бушевала неведомая могучая сила. Было слышно, как кто-то тяжело и равномерно бился о стальную дверь, и когда Эдди и его люди добежали до фургона, замок лопнул и дверь с треском распахнулась.
Темная фигура выпрыгнула на дорогу. Эдди начал стрелять, однако кто-бы это ни был, он не упал и даже не пошатнулся, как-будто пули не задели его, хотя на таком расстоянии промахнуться было невозможно. Затем неизвестный тенью метнулся навстречу «кнутам», низко пригнувшись, почти на четвереньках, и издал рык, исполненный смертельной ненависти. В ту же секунду в ярком свете полной луны «кнуты» увидели клыки, такие белые на фоне заросшей шерстью морды, мокрую черную пасть, горящие желтые глаза и длинные косматые руки, больше похожие на лапы с огромными когтями.
«Кнуты» открыли яростный огонь. Пули ударялись о чудовище с глухим звуком, но оно продолжало бежать, рыча и щелкая клыками. А в это время цыгане выпрыгивали из открытого фургона и разбегались кто-куда, спасаясь и от захватчиков, и от своего опасного союзника. На бегу монстр взмахнул рукой, и две головы покатились словно срезанные бритвой. Он схватил Эдди и швырнул его на землю. Тот в ужасе открыл рот, но крика не получилось, потому что в эту же секунду клыки чудовища сомкнулись на его шее и перекусили ее.
В мгновенье ока проглотив кровавое месиво из человеческой плоти и костей, монстр вскочил и бросился на остальных. Они стреляли в него, они били его автоматами, пытались достать его косматое тело охотничьими ножами и финками, но тщетно. Чудовище металось среди них, как смертоносный вихрь, разрывая тела на куски и пожирая их, отрывая головы, оглашая ночную тишину страшным воем. Автоматные очереди звучали все реже и заглушались криками умирающих в муках людей и рычанием чудовища. Вскоре холодный асфальт сделался мокрым и скользким от крови… Все «кнуты» были мертвы, цыгане рассеялись по лесу, исчез во тьме и сам оборотень. На дороге остался лишь старый цыган Бласко. Он стоял, оглядывая побоище, качая головой и вздыхая. Затем он подошел к обезображенным останкам главаря «кнутов» Эдди и среди изорванной в клочья одежды нашел связку ключей. Он пошел от фургона к фургону, открывая замки и выпуская остальных похищенных, среди которых были и негры, и мексиканцы, и индейцы. Они принялись было расспрашивать Бласко, о том, что случилось, но он молчал. А потом они увидели следы кошмарной бойни и в страхе разбежались.
Бласко подошел к одной из машин и сел на подножку. Он потер уставшие глаза и достал из кармана трубку, неторопливо набил ее и раскурил. Он знал, что Калди будет искать его, когда зайдет луна, поэтому надо ждать до утра, ждать восхода солнца, ждать пока Я нош Калди снова станет человеком и вернется к нему.
Он сидел не шевелясь, вглядываясь в темноту, слушая далекие крики. Там был оборотень — потерянная душа, его враг, его бремя, его друг и его крест.
Бласко вытащил из кармана брюк несколько стебельков с желтыми, увядшими цветами. Задумчиво глядя на растение, он курил трубку и терпеливо ждал рассвета.
«Страсть к разрушению есть страсть созидательная».
БАКУНИН.
Джимми Бауманн мучился жесточайшим похмельем, и телефонный звонок, разорвавший затуманенное сознание, был для него столь же приятен, как рев бензопилы. Фелиция — девчонка, которую он подцепил вчера вечером в баре Галлахера в центре Маннеринга, — далее не шевельнулась — надрывающийся телефон не нарушил ее безмятежного сна. Он поморщился, повернулся на левый бок и, используя широкую задницу Фелиции как опору, снял трубку:
— Да, чего надо? — буркнул он.
— Джимми, это ты?
Он потер глаза и громко зевнул:
— А кто же еще, черт возьми! Кто говорит?
— Это Дуэйн, Джимми. Слушай, капитан…
— Сколько время?
— Десять часов. Слушай, капитан Брачер…
