К художнице неслышно подошла Бойко и, склонившись над креслом, шепнула:
— Как бы торги не ушли в минус. Еще придется заплатить аукционному дому, страховщикам, да еще твой гонорар…
— Не твоя печаль, Лиза, — Александра ответила резко и грубовато, против своего обыкновения. Обычно она старалась не выказывать чувств, когда общалась с коллегами.
— Не моя, конечно, — охотно согласилась та. — Просто жаль смотреть на это безобразие. Остановила бы ты аукцион вообще, а? Потом разобьете коллекцию на части, отлично продадите на разных площадках. К таким акциям нужно готовиться серьезно. А вы будто мусор самосвалом вывозите, навалили кучу и продаете за три копейки.
— Владелец желает продать все сразу, это его дело.
— Глупо! — после паузы заметила Бойко. — Я могу привести вам покупателей прямо на дом, хоть сегодня, они возьмут вещи за хорошую цену, вопросов не будут задавать. И сама кое-что с удовольствием куплю. Донеси эту информацию до Ольги, а? Тебе причитается законный процент.
— Лиза, меня наняли для конкретной задачи и не просили искать каких-то других покупателей. — Александра с трудом сдерживалась, чтобы не повысить голос. К ним прислушивались, она чувствовала это спиной. — Давай не будем проявлять ненужной инициативы.
Бойко еще с минуту постояла рядом, словно что-то обдумывая, затем повторила:
— Глупо. Ну, не забывай, я предложила.
И отошла в сторону. Больше к Александре никто не приближался. Словно кто-то обвел кресло, в котором она сидела, невидимой чертой, которую запрещено было переступать. Но голосов, звучащих за спиной, эта черта сдержать не могла. Художница против воли прислушивалась и приходила в ужас от того, что слышала.
Основная тема оставалась неизменной — подвергалась сомнению подлинность большинства лотов. Марина Алешина настаивала на том, что под шумок продаются вещи, вообще не имеющие отношения к коллекции покойного Исхакова.
— А кто ее видел целиком, эту знаменитую коллекцию? — ее густой ироничный голос звучал, казалось, прямо за спиной Александры, хотя они сидели в нескольких метрах друг от друга. — Никто ничего о ней не знает. Одни слухи. Даже каталога не было никогда. Под соусом полной ликвидации много чего можно провернуть…
— Штромм… — знакомая фамилия, произнесенная незнакомым голосом, заставила Александру вздрогнуть. — Он такого шанса не упустит.
— Заметьте, сам не соизволил присутствовать, — сладкий женский голос, в котором было поровну меда и яда, мгновенно вызвал перед Александрой образ дамы в синем платье. — Он риску не любит.
— Это не аукцион, а скандал! — резюмировала Алешина.
— Я все думаю, уезжать прямо сейчас или подождать? — сомневался низкий мужской голос. — Честное слово, это просто подозрительно… Ни одного экспертного заключения! Почему мы должны верить им на слово? На том основании, что это якобы все из коллекции Исхакова и тут сидит его дочка?
— На том основании, что устроители аукциона — хорошие люди, и мы тоже! — бросила Алешина, вызвав взрыв смеха.
Аукционист остановился с поднятым молоточком:
— Я прошу тишины, дамы и господа! Вашему вниманию предлагается нечто совершенно уникальное. Предложение единственное в своем роде. Четки из оттоманского фатурана. Предположительная датировка — первая треть двадцатого века. Вес изделия…
У Александры зашумело в ушах, она несколько раз сглотнула, чтобы звуки вновь обрели четкость. В зале установилась тишина, в которой художница чувствовала нечто зловещее. «Или мне это кажется, я слишком заведена…» Александра напряженно следила за девушкой в форменном платье, которая бережно устанавливала на подставке бархатную подушку, к которой были прикреплены четки. Слышно было, как в зале кто-то двигает стул, и этот звук нестерпимо раздражал нервы Александры. У нее рождались самые дурные предчувствия.
— Итак… — Аукционист обвел взглядом зал. — Четки-komboloi, оттоманский фатуран, или футуран, как вам угодно, уникальное изделие, цвет «черри с коньяком», первая треть двадцатого века, бусины с резьбой, имитирующей сверчков. Тяжелые, редкие, единственные в своем роде. Начальная цена — два миллиона рублей.
