В этих грандиозных замыслах Антонию не отводилось никакой роли. Во время этих событий он бродил по пустынным берегам моря у Паретония, поглощенный своими несчастьями, вспоминая неблагодарность своих полководцев и друзей, которых, забыв о своем собственном поведении в битве при Акции, он обвинял в том, что они бросили его. Пока Клеопатра трудилась над своими новыми проектами и старалась всеми средствами, праведными и неправедными, раздобыть деньги на свое великое дело, она, вероятно, искренне хотела, чтобы ее муж не стоял на ее пути, и, наверное, с самыми смешанными чувствами получила весть о его приезде. По прибытии – а это произошло, наверное, в ноябре – Антоний был поражен деятельностью царицы; но, будучи противником идеи продолжения борьбы и движения на Восток, он попытался отговорить ее, возлагая надежды на верность различных гарнизонов, о дезертирстве которых он еще не узнал. Антоний, по-видимому, также обратил ее внимание на то, что с Октавианом можно на каких-то условиях заключить мир, который обеспечит ее семье трон, и так или иначе сумел погасить ее энергию и охладить ее рвение. Сам он теперь желал удалиться от общественной жизни и поселиться в каком-нибудь городе, вроде Афин, где он мог бы жить незаметной жизнью простого гражданина. Антоний прекрасно понимал, что Клеопатра презирает его, и считал, что в конце концов будет лучше всего, если он предоставит ее своей судьбе. Во всяком случае, Антоний, видимо, искренне надеялся, что она не будет ожидать, что он снова отправится искать приключений. И в этом его взгляды, вероятно, совпадали с ее взглядами, потому что Клеопатра уже не испытывала к мужу никакой симпатии. Ее сын Цезарион становился мужчиной, и его энергия юности стоила сотни таких деградировавших Антониев.
Однако на пути осуществления ее замыслов возникло неожиданное препятствие, и, казалось, несчастье снова идет за ней по пятам. Набатейские арабы (Набатейское царство существовало в III в. до н. э. – 106 г. н. э. на территории современной Иордании, Израиля, Сирии и Саудовской Аравии. – Пер.) из окрестностей Петры, будучи в плохих отношениях с Египтом, напали на новые судоверфи в Суэце и, заставив отступить размещенные там войска, сожгли первые корабли, которые были уже переправлены из Средиземного моря, и те, которые строились в доках. Клеопатра не могла выделить достаточно войск, чтобы защитить строительство, и поэтому это серьезное начинание пришлось оставить.
В скором времени в Александрии появился Канидий собственной персоной, который привез весть о том, что все войска Антония во всех его владениях сдались Октавиану и теперь у него ничего не осталось, за исключением Египта и его армии. После такого известия, согласно принятому в то время кодексу чести, Антонию, безусловно, следовало убить себя, но ему в голову пришла новая идея, которая согласовывалась с его сентиментальной и склонной к театральности натурой. Он решил, что не будет умирать, а будет жить, как Тимон Афинский (легендарный афинский мизантроп, описанный Шекспиром в пьесе «Жизнь Тимона Афинского». – Ред.), враг всех людей. Антоний построит себе небольшой домик, о стены которого будут разбиваться морские волны; и там в одиночестве будет отсчитывать дни своей жизни, отвернувшись от всех людей. К западу от острова Антиродос, вблизи форума и храма Посейдона ( Нептуна) был причал, выдававшийся в Большую гавань. И хотя это была мощная конструкция длиной около 300 ярдов, она, по-видимому, тогда не использовалась, и Антонию засела в голову мысль починить причал и построить себе небольшую виллу у его края, где он мог бы жить в одиночестве. Клеопатра была слишком занята делом, чтобы беспокоиться о том, что делает ее муж; она, по-видимому, потакала ему, как ребенку, и приказала построить для него небольшой симпатичный домик на этом месте, получившем от нее название Тимониум в честь мизантропа, которому хотел подражать Антоний. Видимо, Клеопатра полностью отдалилась от мира в то время, а он, без сомнения, был рад убраться подальше от ее презрительных взглядов и слов. Из своего нового жилища он мог смотреть через залив на дворец Клеопатры; а ночью свет Фаросского маяка и множество мерцающих огоньков в окнах на мысе Лохиас и вокруг гавани вместе со звездами отражались в темной воде и, наверное, представляли собой романтическое зрелище для любого мечтателя. Днем Антоний мог наблюдать за судами, входящими в порт или выходящими из него, а шум и суета, доносившиеся до его ушей с другой стороны, служили соответствующей темой для его проклятий в стиле Тимона.
