Декретами называли приговоры императора. В принципе они применялись только к конкретным случаям, но их престиж был настолько высок, что они получали силу прецедента, особенно если повторялись. А Клавдий как раз рассудил несколько дел такого рода и всегда с одинаковых позиций, что, возможно, придало его запрету силу, почти равную силе закона
[75].
Закон это был или декрет, но здесь вновь проявилось желание Клавдия сохранить тесную связь между вольноотпущенником и хозяином. А в более общем плане столь суровая позиция в отношении тяжущихся liberti была продиктована, как нам кажется, его стремлением обуздать судебные эксцессы — в области как уголовного, так и гражданского права.
Этот набор законодательных актов опровергает миф о глупости Клавдия. Перед нами предстает государственный деятель, следящий за развитием общества, способный принимать взвешенные решения, не лишенный доброты. Короче — государь, стремящийся поступать хорошо. Те же соображения применимы и к его судейской деятельности, хотя на его решениях порой сказывалась (не лучшим образом) привычка судить по справедливости, а не по закону. Качество работы императора — лишнее доказательство компетентности его советников, в первых рядах которых стояли вольноотпущенники, столь возмущавшие писателей из сенаторского сословия.
Во дворце Агриппина продолжала укреплять свои позиции — и позиции своего сына. В 54 году она повела наступление на Домицию Лепиду, мать Мессалины. А ведь императрица была многим обязана этой даме, приходившейся ей бывшей золовкой. Напомним: перед тем как отправиться в изгнание, Агриппина поручила ей своего сына, а впоследствии добрые отношения между ними защищали ее от Мессалины. По словам Тацита, теперь императрица была недовольна тем, что Лепида имеет большое влияние на ее сына Нерона. Но нет ли более простого мотива? Лепида была не только теткой Нерона, но и прежде всего бабкой Британника, причем можно предположить, что она предпочитала внука и теперь поддерживала его в борьбе за императорский пурпур.
Какова бы ни была истинная причина враждебности между двумя женщинами, Лепида войну проиграла. Ее обвинили в наведении порчи на Августу и в том, что банда принадлежавших ей рабов разорила Калабрию, и приговорили к смерти. Нерон лично выступил как свидетель обвинения против своей тетки, подтвердив утверждение о попытке наведения порчи. Несмотря на активное противодействие со стороны Нарцисса, Лепиде не удалось избежать казни.
Вольноотпущенник никогда не любил Агриппину, а теперь опасался ее все больше и больше. Есть все основания предполагать, что он пытался изменить ситуацию в пользу Британника с помощью Лепиды. Но Нарцисс, вероятно, лишился доверия при дворе. Падение Мессалины, устроенное его стараниями, ослабило Клавдия и повредило его имиджу. И потом, ему вменили в вину трудности, с которыми пришлось столкнуться при осушении Фуцинского озера, ведь руководил этими работами Нарцисс. Агриппина воспользовалась пресловутым инцидентом во время второго спуска воды, чтобы обвинить Нарцисса в алчности и воровстве. То есть вольноотпущенник похитил часть денег, выделенных на проведение работ. Нарцисс был не робкого десятка и в ответ заговорил о непомерном честолюбии Агриппины. Нужно быть редкостным нахалом, чтобы резать правду-матку в глаза хищной птице столь высокого полета! Впрочем, Нарцисс не питал иллюзий по поводу того, что его ждет: он якобы сказал своим близким, что его не пощадит ни Британник, ни Нерон, когда кто-либо из них придет к власти. Это правда: после того как он погубил мать первого и стал врагом матери второго, его шансы выжить сделались призрачными.
Однако Нарцисс до последнего делал ставку на Британника и чуть не выиграл партию. Ибо Клавдию Агриппина тоже поднадоела, и он уже давал это понять. Однажды вечером, хватив лишнего, он заявил, что его судьба — терпеть мерзости своих жен, а потом наказывать их. Порой угрожающие намеки сыпались и без вина: своим вольноотпущенникам, расхваливавшим его за приговор, вынесенный прелюбодейке, он ответил, что ему тоже было суждено иметь бесстыжих жен, но они не остались безнаказанными. При этом император все более явно намекал на свое намерение передать власть Британнику. По словам Светония, однажды он сказал своему сыну, целуя и обнимая его: «Расти, и примешь от меня отчет во всех моих делах», — и добавил греческий стих: «Ранивший исцелит». А когда его сына собирались облечь в тогу совершеннолетнего, Клавдий воскликнул: «Пусть наконец у римского народа будет настоящий Цезарь!»
