Ночь успокоила меня. Тишина и темнота вернули меня к реальности. Еще бы: ведь я так привык к ним за годы своей «совиной» жизни. Темнота, тишина и одиночество. Три составляющих реального мира. Моего реального мира. А все прочее — от лукавого…
С кряхтением и стонами я оторвал задницу от пола и попытался встать. Сейчас выберусь на кухню, ополосну заспанную физиономию холодной водой, сварю себе кофе…
Удар был резким и сильным. Голова загудела, как колокол, и перед глазами снова вспыхнули круги, только в этот раз они были ярко-белые, как молоко, но под этой ослепительной белизной угадывались набрякшие желтые пятна… Потом пришла боль.
Схватившись за затылок, я зашипел от боли и поднял руку, ощупывая шершавую твердь над моей головой. Это был потолок. А справа, на расстоянии вытянутой руки была стена. Та, до которой раньше было метра три…
Не знаю, почему я решил, что надо обязательно дотрагиваться до стен, чтобы остановить те гигантские шестерни. Откуда пришла ко мне эта мысль — держать стены, готовые сомкнуться… А на самом-то деле, достаточно было просто смотреть — смотреть и видеть, ведь мир уменьшается только тогда, когда ты от него отвернешься… Я так и не понял этого. Я уснул. Я спал, а зубчатые колеса крутились без устали, двигая стены, сжимая и стискивая мой мир до размеров коробки из-под телевизора…
Кромешная тьма окружала меня; я не видел мебели, но знал, что ее больше нет. Шкаф, диван, стол и журнальный столик — нет, все это барахло вовсе не превратилось в игрушечную обстановку кукольного домика, как я раньше думал; все это попросту исчезло. Теперь была моя очередь. Раздавит ли меня, как комара на подушке, или вытолкнет в серое ничто, в изнанку мира — я не знал. Мне было все равно.
Мне было нечего терять.
Все, что у меня теперь оставалось — это телефонный аппарат, мерцающий рубиновыми циферками на крошечном экранчике…
Цифры на экранчике телефона сложились в номер; покопавшись в памяти, я вспомнил, чей он. Это был мой номер. Я снял трубку и нажал на «повтор». В трубке почти беззвучно застрекотало. Потом мучительно медленно выдавился гудок. Еще один. Другой. Третий. Щелкнуло; и я сказал себе, зная, что не услышу:
— Не закрывай глаза…
А потом в трубке пунктиром запищали короткие гудки, и я отложил телефон. Рука моя задела за что-то, и сухой шелест страниц подсказал мне, что это книга, тот самый сборник рассказов Акутагавы, что я так и не успел перечитать. И я даже знал, почему из всей моей библиотеки уцелела именно эта книга… В темноте я не видел букв, но это было и не нужно. Эту фразу я помнил наизусть. Я слишком часто повторял ее про себя, не подозревая, что мое желание сбудется, не подозревая даже, что это — желание, а не просто странная фраза, по какой-то причине пробирающая меня до глубины души…
Желание мое сбылось раньше, чем я осознал его. И это было обидно. Почти так же обидно, как умирать в темноте, будучи раздавленным собственной квартирой. Но я не жалуюсь, ведь мне повезло. Я успел понять главное. То, чего так и не понял перед тем, как покончить с собой, гениальный японец, измученный страхом перед безумием, которое зубчатыми колесами вращалось в уголках глаз… Да, мне повезло больше. Я успел понять. Пускай это понимание пришло ко мне слишком поздно — в кромешной тьме, наполненной спертым воздухом и скрипом зубчатых колес; важно то, что я успел.
Главное — это не закрывать глаза.
