Она открыла рот, чтобы ответить, сказать своему парню, что им лучше подождать остальных, но, даже если бы обрела голос, чтобы передать слова, ее вдруг рассекла внезапная молния боли, от чего Клэр сломало пополам и вырвало в грязь под ногами.
Все мертво.
Голова распухла, на ее глазах изо рта хлестала темно-красная река, превращая грязь в ржавчину и забрызгивая лодыжки. Вены на шее вздыбились толстыми веревками, раненый глаз загорелся и заныл – казалось, через глазницу пытается выползти мозг, чтобы отстраниться от непонятной реальности еще дальше, чем ей удавалось до сих пор.
Ослабев, она упала на колени, почувствовала, как земля обдирает кожу. Но боли не было. Кожа стала толстой тяжелой шубой, а порванная одежда сейчас не волновала. Ладони скользнули в песок.
Прозвучавший визг могли издать старые петли врат земли, распахнувшиеся, чтобы наконец принять ее; а может, она сама, когда пыталась вздохнуть после потока горькой переваренной паники и скорби; а может, тормоза автомобиля, который она видела, потому что в ее обожженные солнцем уши вплыл новый странный голос. Солнце затмил силуэт, а на обнаженную спину одеялом пала прохладная тень.
– Иисус, Мария, Иосиф и святые небеса, – произнесла она. – Мисс, что с вами?
Это они, только и смогла подумать Клэр. Они пришли забрать меня. Снова мучить. Это подсказывала та же уверенность, что все это время ее подгоняла, безошибочное ощущение, что за ней наблюдают, преследуют, охотятся; ощущение, что она должна быть мертва, хотя почему-то еще дышит.
Она замотала головой, чтобы бросить им вызов. Открыла рот, но вместо слов потекла кровь, и горло разбухло от реки тошноты. Она еще пыталась сопротивляться, но, когда подняла руки, чтобы защититься, они поднялись только в ее мыслях. Тело перестало слушаться. Пара пыльных башмаков ушла из ее поля зрения.
Хорошо. Уходи. Отстань. Вы уже достаточно натворили. Все мертво. Вы убили их всех.
– Хосподи, Пит, живо подай собачью подстилку и фляжку. Шевелись!
Наконец головокружительный поток прекратился, и она нашла силы поднять голову. Перед ней был не человек, а спутанная тень под заломленной шляпой, пугало с золотым нимбом, делавшее вид, что оно – ее спасение. Ужас бился в груди, разжигая новые огни боли, которая будто излучалась из самой ее сути.
Из-за плеча человека выросла новая тень, такая же тощая, но без шляпы, с комком волос.
Они пришли убить меня.
– Боже ж ты мой, чтой-то у нее с глазом?
– А ну закрой рот, малой.
– Откудова она такая? Совсем без одежды, – голос переполняло нервное возбуждение.
Тень без шляпы сдвинули в сторону. Тощая захлопала руками, пока ее грудь не стала крыльями, опустившимися к Клэр, охватившими ее.
– Помоги поднять.
Она открыла рот, чтобы застонать из-за внезапного, ужасного жара, который ее объял, и почувствовала тепло, сочащееся между ног. Песок тут же потемнел.
– Бать, а она опис…
– Живо.
Не успели руки-крылья сомкнуться на ней плотнее, как Клэр несколько раз быстро, сухо, болезненно сглотнула, затем сделала вдох – он прозвучал, как гвоздь, царапающий по грифельной доске, – и криком позвала Дэниэла. Но, несмотря на лившийся из нее измученный жуткий звук и несмотря на то, что ее окружили тени, чтобы уволочь назад в ад, она впервые в жизни поняла, что осталась по-настоящему одна и помощи не будет – ни сейчас, никогда.
От запаха горящего мяса, хоть он и был лишь плодом воображения, рот Люка наполнился слюной. Ему хотелось есть – его ужин прервал меньше часа назад плач Мэттью из дровяника. Вспомнился день из детства, когда Люк наблюдал, как младший брат пытается самостоятельно освежевать оленя, которого они убили стрелой. Люк знал, что возбуждение и желание показать себя приведут Мэтта к ошибке, и оказался прав. С широкой улыбкой на лице и потом на лбу Мэтт, чтобы похвастаться перед Люком, задрал шкуру, которую уже смог отделить от оленя, второй рукой все еще орудуя ножом Боуи. Я ж грил, что умею. Не успел Мэтт дождаться одобрения Люка, как шкура выскользнула из хватки, а вторая рука по инерции хлестнула к нему. Лезвие прорезало на голом боку тонкую рану в сантиметр глубиной, под самыми ребрами. Люк сомневался, что это так уж больно, но брат упал на колени, хватаясь за волосы, выпуская стыд и разочарование в том же раздражающем напевном плаче – том самом, которым он звал на помощь, когда эта белобрысая вонзила ему в грудь деревянный кол.
